1905 год. Прелюдия катастрофы - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Щербаков cтр.№ 54

Между тем начались стачки еще на нескольких предприятиях. К «Собранию» они не имели никакого отношения. То есть, может быть, там и имелись люди, посещавшие гапоновские посиделки — но это были типичные стихийные забастовки. Тем не менее, обстановку они подогрели. Гапоновцы уже видели, что усилия батюшки ни к чему не ведут, и решили: «Дальше действовать будем мы». 27 декабря принимается решение о забастовке на Путиловском заводе. Гапон, хотел он того или нет, оказался во главе. А куда ему было деваться с подводной лодки? Он никогда не умел идти против большинства.

Забастовка начинается 3 января, и дальше всё идет по знакомой нам схеме. Ни от Гапона, ни его людей уже ничего не зависит — хотя, по другим данным, «штаб», группа Карелина, планировала расширение забастовки. Но хотел ли этого Гапон. Впрочем, процесс его увлек. Некоторое время он ощущал себя как актер маленького театра, вдруг выбившийся в звезды. Однако решения теперь принимает не он. Действует стихия, та самая «логика классовой борьбы». Гапона буквально тащат на заводы произносить речи — и он произносит.

Скоро становится понятно, что дело зашло слишком далеко. Забастовка ширится с невероятной скоростью. 7 января бастуют уже 382 предприятия, 105 тысяч человек. Как мы помним, в таком случае каждое предприятие, каждый цех выдвигают собственные требования — и решить дело миром становится очень сложно. Процесс развивается неуправляемо, но во главе числится Гапон как единственный лидер.

И тут, видимо, до священника начинает доходить, что он вляпался в очень неприятную историю. За такие дела явно светит Сибирь — чем бы дело не закончилось, а в Сибирь ему явно не хотелось. Все‑таки священник не являлся упертым революционером, как Ленин или Сталин.

С другой стороны, начни Гапон попытки погасить забастовку, от него бы все отвернулись. Священник прекрасно знал свою аудиторию, в которой от любви до ненависти — один шаг. Тем более, в «штабе» еще при подготовке стачки уже велись разговоры, что можно теперь и без Гапона.

И тут священник связывается с либералами из так называемого «Союза освобождения». На рабочих им было, в общем‑то, наплевать, но почему бы не заполучить в союзники рабочее движение? Тем более, Гапон плохо разбирался в этих делах. Либералы предложили подать царю коллективную петицию — заметим, чисто либеральный метод. Тогда все петиции подавали.

Гапону идея понравилась, но по размышлении он понял, что это хорошо, но недостаточно. Сам он объяснял, что, дескать, петицию можно просто положить под сукно. Но на самом‑то деле сбор подписей под петицией — акция, ни в коей мере не снимающая напряжение в подобной обстановке. Это можно было делать до начала массовой забастовки, но не после.

И вот Гапон находит, вроде бы, отличное решение: понести петицию царю «всем миром». Казалось, расчет правильный. Рабочие выплескивают эмоции, царь что‑нибудь там им пообещает, и все разойдутся довольными. Но всё пошло совсем не так.

Идею шествия Гапон в «Собрании» пробил. Это и многим рабочим казалось хорошим выходом. Мнение, что «царя генералы обманывают», было весьма распространено. Оставался вопрос: откуда взять петицию? И тут всплыл уже упоминавшийся «документ пяти», который Гапон берет за основу, изрядно его дописав. Почему его? Так именно из‑за политической безграмотности. Вот есть такой документ, в нем, вроде, по делу написано.

Текст имеет смысл привести полностью.

«Государь!

Мы, рабочие города С. — Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы — родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты. Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению! Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук. И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немногого просили: мы желаем только того, без чего жизнь — не жизнь, а каторга, вечная мука.

Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсуждали наши нужды, — но и в этом нам отказали; нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными оказались также наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до восьми в день, устанавливать цены на наши работы вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией завода, увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы, лечить нас внимательно и без оскорблений, устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.

Всё оказалось, по мнению наших хозяев, противозаконно, всякая наша просьба — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для наших хозяев.

Государь! Нас здесь больше трехсот тысяч — и все это люди только по виду, только по наружности; в действительности же за нами не признают ни одного человеческого права, ни даже права говорить, думать, собираться, обсуждать наши нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.

Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса, — бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть рабочего, забитого, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжкое преступление!

Государь! Разве это согласно с Божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, — умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники — казнокрады, грабители русского народа.

Вот что стоит пред нами, государь! И это‑то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук; к нам оно не доходит, — мы получаем только горе и унижение!

Взгляни без гнева, внимательно на наши просьбы: они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь! Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо, чтобы сам народ помогал себе: ведь ему только и известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее! Повели немедленно, сейчас же, призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель, — пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, а для этого повели, чтобы выборы в учредительное собрание происходили при условии всеобщей, прямой, тайной и равной подачи голосов [55] . Это самая главная наша просьба; в ней и на ней зиж- дится все. Это главный и единственный пластырь для наших больных ран, без которого эти раны вечно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти.