— Но ведь в Петербурге множество церквей… — Осторожно вставил Джекоб.
— Это не церкви! Вы не понимаете! Это языческие капища! Потому-то дьявол тут и силен. В этом городе он очень силен!
Больше ничего путного от парня не добились. У него и в самом деле было что-то не в порядке с головой. Он стал сбиваться на проповедь — его покинули, когда солдат стал призывать сравнять город с землей.
— Что это он про язычество? Русские ведь христиане? — Поинтересовался журналист у Анни.
— Не бери в голову. С точки зрения адвентистов, православные, как, впрочем, и католики — идолопоклонники, поскольку поклоняются иконам. А значит — язычники.
— Я никогда ничего такого не слыхал…
— Еще бы! У нас — политкорректность. Такое публично скажешь — так устанешь потом судиться. Но это ведь не значит, что адвентисты так не думают. А что там адвентисты! Я в Штатах встречала секты куда более веселые, хоть и называющие себя христианскими. Для которых все, кто не они — вообще не люди. Они, конечно, публично это не говорят. Но для своих…
Джекоб вспомнил Тони, который, несмотря на то, что вот уж полвека в американцев вколачивают политкорректность, был непроходимым расистом. И впервые задумался — а что там есть еще, под этим глянцем всеобщего согласия и примирения. Вот, мир его праху, гауптман Шанц. Он из страны, где хорошо отзываться о нацизме — социальное самоубийство. После такого возьмут на работу, разве что, уборщиком туалета на берлинском вокзале. Но ведь в душе Шанц всегда гордился своим дедушкой, который с огнем и мечом прошел половину Европы. Джекоб вспомнил бешеную ненависть, которая погнала пустые старые машины на германские части. А ведь с той стороны была такая же — если они сумели забраться столь далеко. И если все это когда-нибудь рванет… Мало никому не покажется.
Голос Анни отвлек Джекоба от размышлений.
— Но с точки зрения магии этот парень в чем-то прав. В смысле концентрации зла. Ты знаешь, как строился этот город?
— Что-то. От матери и ее друзей слышал, что «на костях».
— Вот именно. Я тоже не очень знаю русскую историю, но вроде бы Петр Великий…
— Как говорит один мой друг, настоящий ковбой.
— Твой друг прав. Для строительства города он силой согнал сюда огромное количество людей. Тут было болото. Так вот, очень многие в этом болоте и остались.
— И что?
— Понимаешь, маг берет энергию, откуда ближе. Так вот, огромная энергия выделяется при смерти. Особенно при смерти, скажем так, недоброй. И она, эта энергия остается. Потому-то в средние века в черной магии и использовали, скажем, веревку, на которой вешали преступника. Или гвозди из его гроба. Поэтому и проводили всяческие колдовские ритуалы на кладбищах. Здесь в болоте строители города умирали наверняка тоже не тихо и мирно, а с проклятиями на устах. Вот это и есть черная энергетика города. И маги могут ей пользоваться. Потому-то здесь они и сильнее, чем в других местах. Как видишь, как это не дико звучит, все логично объясняется.
— Но вот только все-таки мне непонятно: тут ведь и в самом деле полно церквей. Мы помогли восстановить несколько, но, насколько я знаю, люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И, говорят, в пригородах еще есть…
— Я интересовалась эти вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, церковь тут слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала командовать. Ну, люди-то в церковь ходили… А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос, в какой вере воспитан?
— Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем — кто ее знает, во что она верила…А я до того, как попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.
— Вот видишь! Так и тут было.
— Ну, что ж, остается — найти этих самых магов.
Себе Джекоб признался, что хочет этого отнюдь не для того, чтобы всадить им в грудь осиновый кол или как там еще нейтрализуют подобный персонажей. Он давно уже ловил себя, что смотрит на происходящее с эдаким отстраненным любопытством. Такое ощущение, что он в Петербурге уже невесть сколько времени. Америка осталась где-то там — и никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что всю жизнь стремился быть американцем — но так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень тошнотно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, как одно вещество, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому, что вдали от статуи Свободы он чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь. Страшновато, конечно — зато интересно.
Сны о чем-то большем
Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. И одновременно — сон напоминал компьютерную игру «на уровне глаз». Эдакая экскурсия в неведомый мир.
Впрочем, почему в неведомый? Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая. Дворец был красного цвета — в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого жались разнообразно одетые люди с винтовками. Большинство было одето в длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались штатские — в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобным.
Джекоб торчал у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо — и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Одет он был, можно сказать стильно, словно какой-нибудь байкер — в кожаную тужурку, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси — и та была кожаной.
— Эй, самокатчик,
[21]
поделись-ка табачком!
Сквозь толпу протиснулся молодой здоровенный парень. На фоне меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом — как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши были почище, чем у хиппарей шестидесятых. Рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме карабина на плече, парень имел еще на поясе: маузер, две ручные гранаты и кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате не имелось, зато на груди красовался здоровенный черный бант
— Поверь, браток, — доверительно обратился он к Джекобу — буржуйскими папиросами полны карманы, да только дерьмо это, не могу курить.
Джекоб достал кисет. Морячок полез в карман и вытащил какой-то листок бумаги с печатным текстом. Прежде, чем начать сворачивать самокрутку, он его проглядел.