Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Белоусов cтр.№ 99

Вот от того-то и он Чарли, догадались? Незатейливый солдатский юмор… Хотя Ганс внешне вовсе не походил на презренного юдише комика!

Был Ганс Чаплин в свои семнадцать лет высоким, светловолосым, сероглазым, стройным. Настоящий, истинный нордический тип! Ариец!

Да вот пристала же кличка, ну что ты поделаешь… И в школе его так дразнили, и сейчас дразнят в Reichsausbildungslager, во время трудовой повинности… как бы и в армии не стали так дразнить!

Увы, каждый несет свой собственный крест… как говаривала Гансова бабушка. Намекая прозрачно на Гансова дедулю…

Вот как раз от дедули и письмецо… И у Ганса предательски защипало глаза.

Ретроспекция. Чаплин

Первое, что вспоминается Гансу из далекого детства, — это темнота… это голод и холод…

Приличная, чистоплотная, аккуратная немецкая нищета…

Когда единственная картошина подается тебе на фаянсовой тарелочке с голубыми цветочками, со стальными вилочкой и ножичком, и перед тем, как жадно заглотить, давясь и обжигаясь, ее восхитительно-горячую мякоть, политую ВАЗЕЛИНОВЫМ маслом, надо сложить ручки и прочитать молитву нашему лютеранскому, строгому Богу… За то, что послал сегодня хлеб наш насущный… Однако, на самом деле, посылал хлеб Гансу вовсе не Он!

Единственным кормильцем в семье был дедушка…

Такой же высокий, стройный, сероглазый, как его внук — старый солдат Фриц Чаплин. Бывший ефрейтор Великой войны, пехотинец-«штурмовик», трижды раненый, контуженный, отравленный английскими газами. И взамен навек утраченного легкого увенчанный от Отечества лаврами… «Железный крест», его так просто не давали… Даже в 1918 году…

Только Дубовые листья — увы! — в овощной «зуппе» не положишь, ведь это даже не лавр…

Фриц хватался за любую работу, а вот ее-то как раз, в отличие от дедушкиных шрамов, было тогда очень не много… почти совсем не было! Рур был оккупирован, проклятые «пуалю» чувствовали себя в родном городе Чарли как дома… Оружейные заводы Круппа стояли. Холодный ветер завывал по пустынным фабричным дворам…

Все изменилось, когда Чарли исполнилось пять лет…

Счастливый дедушка тогда высоко подкинул визжащего от счастья Чарли (тогда еще звавшегося Гансиком) к небу, уже покрывающемуся восхитительными клубами дыма из оживающих фабричных труб:

— Мой милый внучек! Теперь у нас есть РАБОТА! Господи, благослови русских и их военные заказы.

В доме появился настоящий белый брот, и даже по праздникам настоящее шафранно-желтое буттер (зато уж маргарин был у них теперь на столе каждый Божий день!)…

Ганс стал ходить с приятелями в синема и вследствие этого приобрел наконец свою дурацкую кличку. Жить стало лучше, жить стало веселее!

А как же родители Гансика? Так дедуля и бабуля и были его, Чарли, родителями…

Мамми появлялась дома очень ненадолго, зацеловывала сына, оглушала его шелестом шелка и окутывала облаком французских духов, от чего дедушка Фриц долго чихал (а уж на что привык на работе ко всякой вредной химии)… дарила сынуле ужасно дорогие игрушки, кормила сына сладостями, так, что у него живот потом болел… А потом она вновь и очень надолго исчезала.

Мамми работала в большом городе, в Эссене, в cabaret «La Chauve-souris». Страп… нет, стип… нет, стрип… ну, короче, танцевала она там, на сцене, у шеста…

И потому дома, в родном Гильзенштадте, она бывала не часто… делать ей там было нечего, да и скучно ей было в отчем доме!

— Богема… — закатывала глаза бабушка, а дедушка только сплевывал, непонятно за что на мамми ругаясь.

А папа? Вот дедушка и был Гансу за папу, а бабушка была за маму…

И старый, сорокапятилетний (на заводах Круппа — долго не живут) Фриц был великолепным отцом…

Бывало, придет из своего патронного цеха, где контрабандой от Антанты для русских камрадов химические снаряды люизитом снаряжает…

Товарищи его в гастштедт зовут, темный бир пить, а он нет, с внуком идет гулять, на реку — сияющую всеми цветами радуги от спущенных с завода отходов…

Идут рядышком старый и малый, и песни поют.

Ich hatte einen Kameraden…

Мы шли под грохот канонады,

Мы смерти смотрели в лицо,

Вперед прорывались отряды,

Товарищей верных, бойцов…

Все, что знал и умел в жизни Чарли, — он был обязан своему деду…

Любил ли Чарли деда? Да как вам сказать… любите ли вы воздух, которым дышите?

И не только любил, но и очень уважал. И на всю жизнь запомнил, как однажды дед сказал ему:

— Внучек! А фюрер-то был прав! С русскими надо дружить. Теперь мы этих лимонников да лягушатников уделаем одной левой. А полячишки? Что полячишки… Это же Дерьмо Европы…

Так оно потом и вышло… По дедову слову…

И вот теперь Чарли держал письмо из далекого, милого дома. Так сказать, привет из Фатерлянда.

Хорошее такое письмецо:

«Мой дорогой мальчик! Я знаю, что это письмо тебя, конечно, расстроит. Но ты у меня уже взрослый и мужественный. Надеюсь, что именно таким я тебя и воспитал…

Ганс, ты помнишь дядю Эриха из Kyffhauuserbund?

Он тебе еще давал поиграть своим стальным шлемом, старый брудер… мы с ним в одном штурмовом отряде под Верденом сражались.

Так вот, он сейчас служит в Geheime StaatsPolizei…

Информированный человек. И вот он мне сообщил по секрету, что в отношении меня пришла разнарядка… пришел ко мне тайно ночью, предлагал мне бежать! Это мне-то?!

Странно, всю жизнь я ощущал себя не просто немцем, а даже и пруссаком…

И никогда я не думал о себе, как о еврее… Другие, к сожалению, вполне официальные лица думают обо мне иначе, как оказалось.

Я принял решение, мой мальчик.

И сейчас, когда ты читаешь это письмо, — знай, что из-за меня у тебя уже никогда не будет никаких неприятностей.

Твоя бабушка Эльза решила сделать это вместе со мной. Ее протестантский Бог ее простит. Она верная и добрая жена и не хочет остаться без меня одна.

Я ее было отговаривал, но ты же знаешь свою упрямую бабушку? Всю жизнь я с ней промучился…

Завещание я оформил надлежащим образом, доктор Функ, наш нотариус, тебе напишет.

Извини, что достанется тебе маловато, но это, увы, все, что мы с твоей бабушкой за всю нашу жизнь скопили… да и то, это больше заслуга моей любимой жены. Пфенниг к пфеннигу откладывала.