На краю империи. Камчатский излом - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Щепетов cтр.№ 66

К шалашу Митька вернулся часа через два. Вслед ему ветер нес клочья черного вонючего дыма.

Это старый коч, безропотный труженик моря, умирал в последний раз.

А Митька уже пережил ослепительно-болезненную муку принятия решения. Он больше не думал о горящем коче и об оставленных в нем трупах. Он решал следующую задачу: как переправить в свою избу больного Козыревского, не вызывая вопросов и подозрений. Тащить его от берега до дома под видом груза нельзя – солидный казак, имеющий холопов, никогда не станет ничего таскать сам.

* * *

Проблему «легализации» больного Митька решил вполне успешно и без всякой романтики. Вместе со штурманом Энзелем в Большерецк прибыли двадцать два матроса и солдата. Местные жители еще плохо знали их в лицо, а сами они не успели обзавестись знакомствами, тем более что отношения складывались не слишком дружелюбные. В команде Энзеля находился больной подмастерье мачтового дела Ен догу ров, которого было приказано доставить в Нижнекамчатский острог. Вот этим Митька и воспользовался.

Отца Игнатия он нарядил в свою старую парку и прибыл в Большерецк при свете дня у всех на виду. Оставив его в бате, отправился искать штурмана. Энзелю заявил, что ездил на ближайшую заимку к отцову куму дяде Ване, а тот оказался тяжко болен. Митька его привез сюда в надежде переправить с караваном в Нижнекамчатск, где есть лекарь. Вот только пристроить больного некуда, так что он просит помощи у штурмана и в долгу не останется. Договорились. В итоге для местных жителей дело выглядело так, что Митька привез откуда-то больного солдата. Козыревскому оставалось только симулировать полу беспамятство. Это оказалось не просто, поскольку организм у него был могучий и, как только его стали подкармливать мочеными ягодами, монах пошел на поправку.

Буквально на другой день после приезда Митьки и Козыревского в острог река стала. Впереди был довольно длинный и скучный период бездорожья, когда санного пути еще нет, а водного – нет уже. Во всяком случае, в это время можно было не опасаться, что кто-то узнает о судьбе лодии, оставленной зимовать близ устья.

Как только установился санный путь, Митька отправился в вояж по территории проживания ительменских групп кыкша-ай и лигнурин. С собой он взял двух своих холопов с упряжками – они везли товары для раздачи в долг. Времени у него было мало – в Большерецке потихоньку формировался караван на Нижнекамчатский острог, который он должен был сопровождать. Тем не менее служилый успел посетить десяток острожков на разных речках. Он всюду рассказывал про хорошего начальника капитана Беринга и зачитывал его указ. При этом он прозрачно намекал, что если местные русские командиры этот указ выполнять не будут, то бурин собираются начать войну. Чернил, бумаги и собственных глаз при плохом свете он не жалел – писал и писал бесконечные камчадальские жалобы на русских. Собственно говоря, все везде было одно и то же, менялись только имена пострадавших и названия населенных пунктов. До «родных» мест, где проживали люди кулес, он так и не добрался – боялся опоздать.

Впрочем, это была скорее отговорка – для самого себя. В острожке, где он прожил полгода и обрел «законную» жену, его считали живым покойником. Вполне вероятно, что за прошедшее время история его появления, женитьбы и неудачного «плавания» в мир мертвых стала известна не только жителям речки Песчаной, но и всем ительменам группы кулес. В этой связи рассчитывать на теплый прием там не приходилось – убить, конечно, не убьют, но… Кроме того, с ним были холопы, и Митьке не хотелось, чтоб они узнали о его превращениях и «смерти»: в конце концов, для ительмена быть живым покойником просто неприлично.

А еще Митька не желал себе признаться, что его тянет к камчадальской жене. У него большой выбор женщин, а Кымхачь не молода, не слишком красива и довольно груба, но… Но с ней можно говорить, ей не стыдно жаловаться на слабость, рядом с ней как-то спокойно. В общем, она не обругает и не прогонит, но вынуждать ее общаться с покойным мужем – это жестоко, она этого не заслужила.

Обо всем этом Митька размышлял на распутье: санный след, по которому двигался его маленький караван, вливался здесь в «столбовую» дорогу, которая, извиваясь среди кустов и холмов, вела с юга на север. Можно было свернуть налево, и, возможно, к вечеру они были бы в верховьях Песчаной: несколько дней ничего не решают, поскольку Энзель вряд ли тронется из Большерецка без опытного проводника. А можно было прислушаться к голосу разума и отправляться в обратный путь – направо, в острог.

Табак выгорел, служилый вытряхнул пепел на снег и крикнул спутникам:

– Кончай отдыхать – на Большерецк идем!

– Э, хозяин, там едет кто-то! – откликнулся один из каюров и показал влево. – Я видел!

– Врешь, поди, – засомневался рабовладелец, снова доставая кисет и трубку. – Однако давай подождем – может, знакомый кто?

Упряжка вдали то появлялась, то исчезала в складках местности. Вскоре можно было уже рассмотреть, что каюр сидит на нарте верхом, а не боком. «Однако, баба! – удивленно подумал Митька. – Чтой-то ее занесло в такую даль? Да еще, похоже, с грузом…»

Упряжка остановилась метрах в тридцати. Она действительно была груженой. И этот груз немедленно выпрыгнул на снег. Два меховых колобка, громко крича, принялись бороться, а третий задрал парку, приспустил штаны и, присев на корточки, стал справлять нужду. Каюр, утопив в снег тормоз и воткнув остол между копыльев, кинулся разнимать дерущихся.

Почти против воли Митька встал и пошел к ним:

– Что ты тут делаешь, Кымхачь?!

– Сдра-ствуй, Митрий. К Тавачу еду, – улыбнулась женщина. – Сильно медленно еду. Плохо слушаются малые.

– Не понял?! – оторопел служилый. – Ты что ж, по-русски говоришь?!

– Мало говорю. Сейчас забыла совсем.

– А раньше?

– Три… Четыре зимы в Большерецк жила. Потом домой ушла.

– То-то мне показалось, что я тебя раньше видел! А оно во-он что… А почему раньше не сказала?

– Зачем? – пожала плечами женщина. – Коско меня не спрашивал.

– Господи святый, что ж деется-то?! – запаниковал Митька. – А зачем тебя несет к Тавачу? Да еще и с детьми?!

– Люди сказали, к Тавачу приехал русский, – начала терпеливо объяснять ительменка. – Он ничего не берет, никого не бьет. Дает подарки, пишет для начальника про наша беда. Люди сказали, этот русский там был и там был. К нам, сказал, не поедет. Галгал звал людей самим ехать к тот русский. Никто не хотел. А я сказала: поеду! Захотелось мне.

– Да, я действительно сказывал в острожках, что, мол, после Тавача домой поверну… – растерянно подтвердил служилый. – Но как вы успели прознать?! Хотя время было, а путь все дни хороший… Дела-а… И ты, значит, собралась и отправилась? Но как… Впрочем, и то внятно, и се… Едино тока мне не внятно: чо с тобой делать-та?!

– Не знаю, – перешла на ительменский женщина. – Мой муж Коско был умный и добрый. Он бы обязательно что-нибудь придумал.