Проект "Сколково. Хронотуризм". Книга 2 - читать онлайн книгу. Автор: Александр Логачев, Кирилл Кириллов, Татьяна Михайлова cтр.№ 69

— Сейчас вы умрете, Патрик, хоть и ни в чем не виноваты, — грустно, но одновременно обыденно, так, словно говорила о приговоренной к отрезанию головы курице, проговорила Сара. Она прикусила нижнюю губу и неожиданно вытерла заблестевшие от слез глаза. — Мне пришлось это сделать, пришлось. Мне не хотелось убивать того мальчишку, Хэда, — он был безобидный дурачок, но меня вынудили к этому обстоятельства. Он умирал долго, и его смерть не была легкой, зато мне почти не пришлось ничего делать. У кока болел зуб, болел долго, почти неделю, и Эдвард мучился молча. Фон Штейнена он боялся так же сильно, как и выдуманной им Амазонки, тогда на помощь Хэду пришла я. В тот день я решила, что хватит поить врача виски, для этого ненормального сойдет и спирт. Я открыла один из бочонков в трюме и начала потихоньку сливать из него ректификат. Фон Штейнену было все равно, чем надираться, он был рад и этому пойлу. А вчера, перед тем как меня засек Гондешаль, я побывала в каюте врача еще раз. И нашла еще одну склянку с отравой — это яд Bufo marinus, гигантской жабы. Она ядовита вся, полностью, — кожа, внутренности и кости, смертельно опасны даже ее икра и головастики. Фон Штейнен рассказывал мне, что в Аргентине ядом некоторых видов местных жаб лечат зубную боль. Кожная слизь животных действительно иногда дает отличный болеутоляющий эффект, если ее приложить к десне возле больного зуба. Я сказала об этом Хэду и отдала ему пузырек с ядом. Правда, мне пришлось наврать, что это «лекарство» прописал ему врач, а в пузырьке — жабья слизь. Он поверил мне и испытал на себе чудодейственное средство. Мне осталось только взять со стола в кухне пузырек и спрятать его в мешок с мукой. К этому времени Бенджамин и Ричардсон были уже мертвы. Я стащила у доктора склянку с ядовитой смолой — Strychnos toxifera или Chondrodendron tomentosum — кажется, я говорю правильно, и смазала ею зубцы вилок и ножи. Наконец-то мне удалось избавиться от него.

Сара хлопнула в ладоши, вскочила с дивана и снова закружилась по кают-компании. За этим каштаново-изумрудным вихрем исчез циферблат часов, и Павел уже не видел стрелок. Он даже не мог закрыть глаза — веки не слушались, не мог произнести ни слова — губы отказывались подчиняться. Рук и ног он не чувствовал уже давно, осталось только сознание и способность понимать происходящее, понимать и запоминать.

Сара снова уселась на диван, запрокинула голову, рассмеялась, как девчонка, и заговорила — уже просто так, в пространство, глядя в потолок:

— Эта грязная лживая скотина Бриггс сломал мне жизнь, и, если бы мне дали вторую попытку, я поступила бы с ним точно так же. С ним и с этой сволочью Ричардсоном — он покрывал все похождения моего муженька, знал наперечет всех его девок во всех портах и уже открыто посмеивался надо мной. И даже предлагал свои услуги: все равно супружеской верности пришел конец, так чего стесняться? И второй помощник — Эндрю Джиллинг, он тоже старался держать меня в курсе и только что не показывал на меня пальцем, когда я появлялась на борту «Марии Селесты». Это было ужасно, Патрик, ужасно и отвратительно одновременно. Сначала я не верила им, потом плакала и ревновала, потом от позора пыталась наложить на себя руки. А потом мне стало наплевать на Бриггса и на Ричардсона с Джиллингом, но ненадолго — мне захотелось убить их. И я сделала это, сделала, пусть даже для этого мне пришлось прикончить не только их. Ведь, убей я одного только мужа, подозрение пало бы на меня, а так кто подумает, что женщина способна на такое?

«Теперь уже никто. Даже комиссия Британского адмиралтейства признала свое бессилие и прекратила попытки объяснить произошедшее на „Марии Селесте“. Адмиралы, профессиональные военные, моряки и политики и все, кто пытался разгадать загадку бригантины за последние полтора столетия, сдались перед россыпью ничем не связанных между собой фактов, никто так и не смог свести их воедино. Впрочем, исследователи рассматривали наиболее правдоподобные, на их взгляд, гипотезы. Ведь даже в тифозном бреду они вряд ли могли представить себе жену капитана „Марии Селесты“ с духовой трубкой в руках. Или со скальпелем. Или со склянкой с ядом. Все верно, и женщине точно ничего грозит. Концы надежно спрятаны в воду, а Атлантика умеет хранить свои тайны». Пальцы правой руки Павла чуть шевельнулись. Но была ли это короткая судорога, или нервные окончания в мышцах еще не парализовала амазонская отрава — непонятно. Или это — начало агонии?

Звуки голоса женщины — то громкие, то приглушенные расстоянием — накатывали, как волны прибоя на каменистый берег, переворачивали пеструю гальку и с шипением отступали назад. И в этом шелесте и плеске Павел уже с трудом различал слова — признания или исповеди убийцы своему единственному слушателю и последней жертве:

— И знаете, Патрик, кого мне жалко больше всех? Нашего кота — это был прекрасный, воспитанный и очень чистоплотный зверь. Софи так любила играть с ним, и кот ни разу не оцарапал девочку. А сегодня, вернее, вчера вечером мне пришлось дать дочке снотворного, чтобы она не плакала и не звала меня. И не отвлекала Бриггса — он ненавидел детский плач и становился невменяемым, таким же, как фон Штейнен. А вы, Патрик, вы производите впечатление приличного человека, поэтому я не позволю вам долго мучиться. Я убью вас так же, как и безумного врача, — вы оба оказались здесь случайно, и оба очень помогли мне. Я оценила эту игрушку и намерена оставить ее себе.

Сквозь заполнивший каюту зеленоватый туман Павел смог рассмотреть в руках у Сары свою «Беретту».

— Я пристрелю вас, а ваше тело скину в океан. Рыбам все равно, от чего вы умерли — от болезни, яда или пули. Они охотно обглодают ваши кости, а я со своей девочкой буду дрейфовать на «Марии Селесте» до тех пор, пока не увижу землю. Я видела карту и знаю, что до Азорских островов недалеко — не больше десяти-пятнадцати миль. Затем я спущу на воду шлюпку, возьму с собой запас еды и воды и доберусь до берега. А там я что-нибудь придумаю, у Бриггса в каюте есть деньги — английские фунты стерлингов и доллары, у меня есть кое-какие драгоценности, хотя и без них я не пропаду. Никто и никогда не узнает правды о том, что здесь произошло, пусть люди думают все, что им угодно. Я затеряюсь в этом мире, как песчинка на морском берегу, и мне плевать, что я больше никогда не увижу своего сына. Он слишком похож на своего отца, а одно его имя вызывает во мне отвращение и ненависть. Прощайте, Патрик.

Сара приблизилась к Павлу, нагнулась и коснулась губами его лба. Павел скосил глаза в сторону и через силу, как во сне или в бреду, под наркозом, поднял правую руку и схватил Сару за запястье. Женщина вскрикнула, вырвалась и отшатнулась, рука Павла тяжело рухнула на обитое шерстяной тканью сиденье дивана, пальцы сжались, как крючки «вешалки». А в них появилось что-то длинное и блестящее, и Павлу сначала показалось, что это оправа очков с разбитыми стеклами, похожая на ту, что гордо таскал на носу несчастный фон Штейнен. Сара подняла пистолет и снова вскрикнула, опустила «Беретту», лицо женщины размыло туманом, контуры фигуры расплылись, а изумрудно-зеленый цвет ее платья слился с густевшим мраком. Сара прокричала что-то — коротко, отчаянно и жалобно, но было поздно. Последняя жертва ускользнула из ее рук, сбежала, чтобы поведать миру о женской любви и коварстве, древнем, как океан, как сама жизнь и смерть. А вот и она, «девушка с косой», снова здесь, только уже близко, но так близко, на расстояние вытянутой руки она приблизилась к Павлу впервые. Подошла легкой походкой, остановилась напротив и медленно, словно нехотя, подняла голову и стащила с нее капюшон черного плаща. И улыбнулась во всю свою мерзкую бездонную пасть. Но очень быстро, словно устыдившись, прекратила гримасничать и, как хамелеон, изменила цвет — ее одежды стали белыми. Это что у нее — новая униформа? И помощники появились, причем сразу несколько… А улыбка — это не улыбка вовсе, а медицинская маска на лице человека, и тот что-то бормочет из-под нее невнятно. Но по голосу понятно, что чего-то хочет, и это что-то нужно отдать ему немедленно, прямо сейчас. Не отходя от кассы, вернее, от больничной койки, на которой пришел в себя Павел.