Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой - читать онлайн книгу. Автор: Александр Лысев cтр.№ 57

Осень 1946 года выдалась на бескрайних просторах за Уральским хребтом, как всегда, холодной и снежной. Тайга и сопки уже давно были покрыты приличным слоем снега. А ведь стоял всего лишь сентябрь – бабье лето по меркам Европейской России. Маркову исполнялось в середине этого сентября пятьдесят два года. При самом хорошем раскладе ему оставалось провести в лагере еще девять лет. За последний год он очень сильно сдал физически – еще больше похудел, постоянно кашлял. Здоровье буквально на глазах покидало его некогда тренированный организм. Марков точно знал, что в лагере дни его жизни закончатся быстрее, чем срок заключения. И тем не менее он был спокоен, иногда казалось, будто обладал каким-то особым откровением и не жалел ни о чем из случившегося с ним в конце войны. В мрачной атмосфере лагеря он вопреки всему, и прежде всего самой логике, не выглядел обреченным.

Минувшей весной судьба в третий и последний раз снова свела Маркова с его бывшим вестовым Прохором Зыковым. На лесоповале Марков первым заприметил согнутый ревматизмом силуэт зэка, примостившийся под ветвями поваленного дерева. Непослушными пальцами тот пытался свернуть самокрутку. Марков подошел, бросил смотанную бухту веревки себе под ноги, присел рядом. Поглядел на Прохора так, будто они расстались только вчера. Зыков, выглядевший совершенным стариком, стащил с головы шапку, потер короткими, в заскорузлых язвах пальцами плешивую стриженую голову и ощерил в улыбке беззубый рот.

– Егорий Владимирыч… – прошамкал старый солдат со слезами на глазах.

Марков скатал козью ножку, прикурил и протянул ее Зыкову. Тот попытался взять самокрутку плохо слушавшимися пальцами, выронил на землю, торопливо подобрал и, снова улыбнувшись, сунул наконец в рот.

– Все ничего, Егорий Владимирыч, – шумно выдохнул дым Прохор и тут же закашлялся со свистящим звуком. Сплюнул, поднял на Маркова глаза: – Вот только руки…

Кисти и пальцы у Зыкова представляли сплошную ороговевшую корку в кровавых незаживающих трещинах. Марков оглядел старого вестового и только покачал головой:

– Ну как же ты?..

Прохора Зыкова посадили еще в начале 1930-х годов. До этого он сделал успешную карьеру в народном хозяйстве, стал председателем колхоза у себя в Сибири. Природный ум и деревенская смекалка позволили даже в драконовских условиях коллективизации не уморить людей с голоду. Более того, Зыков завел в колхозе мельницу, устроенную по собственному проекту, умудрялся сдавать зерна государству в два раза больше норматива да еще оставить на посев и прокорм людям и скотине. Донос на него написали, скорее всего, из зависти, после того как он своими действиями преподал урок краевому комитету партии по рачительному ведению сельского хозяйства. Его обвинили во всех смертных грехах сразу: «головокружении от успехов», троцкизме, связи с кулачеством и прочая, прочая, прочая. С тех пор Прохор не вылезал из лагерей.

– Ну а про вас, Егорий Владимирыч, – негромко поинтересовался в свою очередь Зыков, – никак, дознались-таки, что вы в белых были?

– Нет, не дознались, – отрицательно покачал головой Марков.

– И вы все равно здесь?!

Марков кивал, они смотрели друг на друга, и на лицах обоих зажигались и расцветали болезненные, чахоточные улыбки. Смех, сначала приглушенный, а затем перешедший в оглушительный хохот, возник и поплыл над тайгой.

– И вы все равно здесь! – тыкая в Маркова согнутым пальцем, истерично, судорожно загибался Зыков, схватившись другой ладонью за живот.

С разных сторон лесной поляны другие заключенные смотрели на них, как на умалишенных. Перепрыгивая через поваленные деревья, к ним уже спешили конвоиры. Залилась лаем с середины поляны караульная овчарка. А Зыков все хохотал взахлеб, брызгая слюной. Марков сначала улыбался, потом обнял бывшего сибирского стрелка двумя руками, уткнул его трясущуюся голову себе в плечо. По лицу Прохора, размывая въевшуюся грязь, уже текли слезы.

– Ну все, Проша, все, – тихонько успокаивал его Марков. – Мы здесь, ты и я. Но ведь это мы…

А потом они готовили побег. Спокойно и планомерно, как очередной разведывательный рейд. С учетом лагерного распорядка, смены караулов, нарядов на работы, маршрутов движения и всего прочего, подобающего быть принятым во внимание в подобных случаях. На работах в тайге Зыков прямо заявил Маркову, что его давно ничего не связывает с нынешним экспериментом.

– Хотели как лучше, а получилось как всегда, – подвел итог прошедшим десятилетиям Прохор.

Они не стали упрекать друг друга за ошибки минувших лет. Как-то незаметно, но очень быстро к ним вернулись те взаимоотношения, которые между ними были накануне и в период первой Великой войны. Это дисциплинировало, придавало уверенности, даже внешней опрятности, особенно Зыкову. И в тоже время возвращалась прежняяя душевность. А еще они не чувствовали себя людьми вне закона – скорее снова солдатами. Это была заслуга Маркова, он как-то очень просто и очень емко объяснил свое видение ситуации Зыкову:

– Россия, Проша, это не те, кто в Кремле. Россия – это там, где правда.

– Стало быть, Россия – это мы, – отозвался Зыков и впервые за последнее время посмотрел на Маркова прежним, уверенным взглядом.

– И непорядок с ними, а не с нами, – подвел итог Марков.

Предполагалось уйти в тайгу в начале лета. Зыков уверял своего бывшего командира, что, по его сведениям, там можно встретить в низовьях рек скиты старообрядцев. Главное, оторваться от этой жуткой карикатуры на цивилизацию хотя бы на несколько сот верст. Летом, да по пересеченной местности, да по рекам, им это сделать удастся. По бездорожью догнать их будет не так-то просто. Маркову план понравился. Он брал на себя основную работу по подготовке побега из-за колючей проволоки. Дальше в словах Зыкова заключалась надежда – пусть робкая, пусть очень-очень слабая, но все же реальная. Не найдутся старообрядцы – попробуем обосноваться где-нибудь в глуши самостоятельно. Уж лес-то прокормит. С надеждой их готовящееся предприятие уже не выглядело совершенным жестом отчаяния.

– В конце концов, сибиряк я или нет, – бодрился перед своим бывшим командиром Зыков.

Сибиряк Зыков тяжело заболел в начале лета и провалялся в лазаретном блоке до самой осени. За это время сильно физически сдал и Марков. По внешнему виду они едва ли отличались от последних доходяг. Приближалась зима, бежать в это время года было немыслимо. Но оба знали – если не уйти сейчас, больше на побег они не соберутся никогда. Да и зиму грядущую вряд ли переживут.

– Самое страшное, Проша, это не то, что у тебя чего-то не получилось. Самое страшное – это если ты даже не пытался, – говорил Марков.

– Ваша правда, Егорий Владимирыч, – слабым голосом отозвался Зыков. Он был худ и бледен, кровоточащие руки обмотаны грязным тряпьем.

У уголовных Марков достал самодельный нож с цветной наборной рукояткой. В вынесенной с кухонного блока мешковине накопили скромный запас продуктов на первое время. К мешковине втихаря пришили лямки – получилась заплечная торба. Особую ценность представляли спички и соль – их Марков постоянно носил за пазухой. Бежать решили прямо с лесоповала, во время дневных работ, пока снег в лесу еще был проходим. Наутро перед построением Марков отчаянно закашлялся. Сплюнул в снег, смахнул с глаз выступившие слезы. Свежий снежный покров перед ним окрасился в яркий цвет. Марков понял – у него горлом пошла кровь и быстро утер рукавом свои нездорово-красные губы. Сзади, шлепая валенками, вразвалочку подошел Зыков, внимательно посмотрел на розовый снег.