В бездне времен. Игра на опережение - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рюриков cтр.№ 46

Последние пять лет Савинков, которого беглецу из России настрого приказано было называть по партийному псевдониму: «Павел Иванович», хоть и смешно это выглядело по отношению к столь знаменитой личности, вновь возглавлял Боевую группу. Крыло объединившейся красной эмиграции, которое единственное занималось на сегодняшний день реальной боевой работой. Для Юозаса сама встреча с таким человеком выглядела высочайшей честью. Больше его восхитило бы, наверное, только приглашение поговорить с самим Бухариным, председателем ЦК Объединенной РСДП, соратником покойных великих вождей Ленина, Чернова и Троцкого.

Савинков командовал теми, для кого революция не кончилась. После беспощадного усмирения восстаний в России многие из успевших убраться за границу эмигрантов намеревались и дальше проливать свою и чужую кровь во имя светлого будущего. Их и принял под свою руку «Павел Иванович». Из бежавших с родины бойцов повстанческих отрядов и рабочих дружин, красногвардейцев, боевиков подпольных социалистических партий он сформировал новую команду. Именно на савинковцев лидеры всех тогда еще существовавших нелегальных левых партий возложили задачи поддержания связи красной эмиграции с Россией и проведение «военных акций».

Боевое крыло не подчинялось никому. Савинков, вошедший в созданную семь лет назад в Цюрихе «Объединенную революционную социал-демократическую партию», «Объединенку», выговорил для своих ребят право действовать, не отчитываясь в ЦК новоиспеченной коалиции.

Об этих перипетиях в левых кругах знали все. «Павел Иванович» вновь стал самым ярким героем околореволюционной публики. Операции его посланцев взрывали спокойствие победившей монархии, нападения на представителей власти не давали империи забыть о мятежном времени и… приносили нелегальным социалистам покровительство лиц, заинтересованных в нестабильной России.

Отчасти именно действия непримиримых побудили Николая II объявить в двадцать восьмом году амнистию готовым отойти от вооруженной борьбы. Смягчение положений Указа о борьбе с терроризмом, дозволение умеренных левых партий, прощение явившихся с повинной и готовых отказаться от насильственных методов подпольщиков принесли свои плоды. Многие действительно прекратили войну с самодержавием, вернулась даже часть помилованных эмигрантов.

Влияние нелегальных ячеек «соци» пошло на убыль, но через три года, 7 ноября 1931 года, в годовщину начала второй революции, Савинков эту идиллию сокрушил. Боевики группы перехватили на дороге в Царское Село автомобиль Великого князя Бориса Владимировича, зятя императора, занимавшего после сына Николая второе место в очереди на трон. Савинков громко напомнил о себе всему миру, но сам он, как и другие деятели красного подполья, понимал – акция стала проигрышем. Общий шок от убийства члена династии позволил жандармам забыть о законе, и власть ответила лютыми репрессиями, при пусть сдержанном, но одобрении начавшего привыкать к внутрироссийскому миру общества. Подогрев ненадолго интерес к «Объединенке» и ее Боевой группе, теракт привел к истреблению левого подполья в России, которое последовавшие за убийством облавы и высылки смели почти полностью.

Впрочем, левая молодежь, такая, как повествующий сейчас Савинкову о своих петербургских похождениях паренек, в разгроме нелегальных социалистов винила, разумеется, исключительно самодержавие. Пришедшие «в революцию» во время недолгой «оттепели», вчерашние (а порой еще и сегодняшние) гимназисты и студенты оказались не готовы к тому, что на них обрушилось. Павел Иванович точно знал, что периодически печатаемое в иностранных газетах «Высочайшее дозволение на применение жандармским корпусом России пыток», запугивающее сытых буржуа благополучной Европы «кровавой охранкой кровавого Николая», не более чем фальшивка, состряпанная пресс-бюро «Объединенки». Но, как и любой причастный к российскому подполью, он знал и другое. Несмотря на отсутствие официального разрешения, жандармы, вышедшие из тех же беспощадных схваток начала двадцатых годов, что и их противники, получив сколь-нибудь весомый повод, работали отнюдь не в белых перчатках.

Многих сочувствующих безжалостные акции охранки навсегда от социализма отпугнули, кого-то сломали. А кое-кого, как, похоже, сидящего напротив, наоборот, ожесточили. Неудивительно. Еще за день до убийства Великого князя социалистическая деятельность сулила при задержании не более чем сутки в участке и штраф, делая «подпольную» работу, заключающуюся обычно в веселых вечеринках со спорами о политике, расклеивании листовок и редких митингах, развлечением, приличествующим прогрессивному человеку. Принять за совершенно то же самое месяцы в камере, не прекращающиеся даже ночью допросы и вязкий, постоянно поддерживаемый следователями ужас надвигающейся виселицы, положенной за одну принадлежность к террористической организации – а кто мог поручиться узнику, что его кружок таковой не признают? – было испытанием не из легких. Прошедшие этот экзамен имели веские основания для ненависти и, как правило, свой, личный, счет к Российской империи. Именно из таких Савинков старался подбирать боевиков в Группу.

Рассказ Григулявичуса за рамки обычного не выходил. Ну, узнал парень в Питере на улице допрашивавшего его год назад жандарма. Резоны для мщения у него уж верно водились. Что такое царская тюрьма и допросы охранки, Борис представлял прекрасно, а потому ничего удивительного в поведении молодого подпольщика не видел. Поступок, бесспорно, смелый, личность этот латыш, по всему видать, радикальная, но… сколько их таких было? И будет. Порасспросить поподробнее, однако ж, несомненно, следовало:

– Ты в полицию потом попал, так?

– В охранку, на Литейный, – кивнул Юзик. – Но знаете, товарищ… простите, Павел Иванович… мне тогда все равно было. Грохну, думаю, этого гада, а там хоть в петлю. Уж больно сволочь такая, вредная. Упусти я его, а вдруг ему завтра еще кто из наших попадет, понимаете?

– Это правильно. Но ты братец, однако, анархист, – улыбнулся легендарный революционер молодому коллеге. – Индивидуальным террором занялся?

Слова вождя привели Григулявичуса в замешательство. Он помялся, но ответил твердо, хотя и сбивчиво:

– Да он гад, Никишов этот. Понимаете, Павел Иванович, гад! Он в тридцать первом, ну когда нас всех забрали, в Вильне, он же там заправлял всем. Местные, ну, виленские жандармы, они все ему подчинялись. Там наших ребят пытали в тюрьме. И девушек, всех! Понимаете, я как его узнал тогда, в Питере, на улице, я не мог его упустить. Просто такое бешенство нахлынуло, что никак невозможно.

– А я понимаю, – негромко, проникновенным тоном заметил получивший подтверждение своим предположениям Савинков. – Превосходно понимаю, мне, знаешь ли, тоже терять товарищей доводилось.

Он помолчал, давая собеседнику время проникнуться словами старшего товарища, затем продолжил:

– И претензий не предъявляю. Но если ты захочешь продолжить борьбу, знай – акция хороша тогда, когда она грамотно спланирована и идет на пользу не твоему чувству мести, но делу революции. Личные чувства должно подчинять линии партии, товарищ Юзик. И только партии!

Савинков бросил взгляд на сконфуженного мальчишку. Мальчишка и есть, ничего больше. Девятнадцать лет, в этом возрасте все экстремисты, в собственную смерть не верят, стремятся переделать мир, в кумирах еще не сомневаются, верят истово, замечательный материал…