— Я не с учений, — подходя, успокоил их Никита. — Отслужил свое. — Он широко улыбнулся, однако разубеждать, что не собирается делать «красиво», не стал. — Пивка холодненького не найдется?
— Найдется, — кивнул грузный парень в спортивном костюме. — Баночное устроит?
— А бутылочного нет?
— Есть, но теплое. И по вкусу — моча. Его только местные пьют.
— Зачем пьют, если моча? — удивился Полынов.
— Зато дешево! — рассмеялся курносый. По нагловатому выражению лица и развязным манерам легко угадывалось, что ему на роду написано в любой компании быть заводилой. Правда, трусоватым. Никто иной, как он, просил Леху с Васей повторить драку на «бис», а затем отказался от своей просьбы.
— Мне мочи не надо. Давай баночного. И пару бутербродов с сыром.
— Присаживайся. — Ребята раздвинулись, освобождая у столика место, и курносый Сеня поставил раскладной стул. — У нас, конечно, не кафе, зато на свежем воздухе. Может, лучше водочки?
— Спасибо, нет, — поблагодарил Никита и сел. Перед ним тут же появилась банка пива из ведра с холодной колодезной водой и, по всему видно, многократно использованная одноразовая тарелочка с двумя черствыми бутербродами.
Не подав виду, что бутерброды ему не нравятся, Никита расплатился. Тем временем заводила компании разлил из полупустой бутылки остатки водки по пластмассовым стаканчикам и поднял свой.
— Сеня, — представился он.
— Коля.
— Санек.
— Миша.
Ребята по очереди подняли свои стаканчики. Колей оказался чернявый парень, толкавший Сеню под бок, Саньком — худощавый паренек в висевшей на нем, как на палке, застиранной безрукавке неопределенного цвета с многочисленными кармашками, а Мишей, под стать имени, — увалень в спортивном костюме.
— И я — Коля, — согласно «легенде», представился Никита, поднимая вскрытую банку пива.
— Значит, за знакомство, — кивнул Сеня.
Они сдвинули разнокалиберную посуду, чокнулись, выпили.
— И какая же судьба к нам в глухомань дембеля занесла? — спросил Коля, занюхивая водку тыльной стороной ладони. — Зазноба, что ли, тут живет?
— Я не дембель, — поправил его Никита. — Это вы дембелями были, когда срочную службу отслужили. — Он вздохнул. — Радовались, наверное, когда в запас увольнялись, а вот когда кадрового офицера из армии по сокращению…
Полынов не закончил, махнул рукой и приложился к банке с пивом.
— Вон оно как… — сочувственно покивал Коля. — Так слушай, а чего ты тогда весь вечер на скамейке просидел? Зашел бы в кафе, видел, как там десантура гуляла? Ты тоже в тельняшке… Кутнули бы вместе… Они точно к себе бы позвали, — знаю я вашего брата, десантника!
Никита одарил его снисходительным взглядом и кисло усмехнулся.
— Тезка, а ты женат? — спросил он.
— Бог миловал, — хмыкнул Коля. — Но причем тут…
— Притом, — с нажимом, в чисто армейской манере старшего по званию офицера, задавил его вопрос Никита. — Когда женишься, а потом разведешься и через три месяца после развода вдруг окажешься за одним столом с бывшей женой, тогда поймешь.
— Эх, ты — салага! — внезапно пьяненьким дискантом сказал Коле до сих пор молчавший Санек, и все рассмеялись.
— Ну, белобилетник, ты меня уел… — хмыкнул Коля.
Он ничуть не обиделся, и Никита понял, что смеялись все над хилым Саньком и что в компании именно он и есть «салага».
— Так что же все-таки тебя привело в Каменку? Неужто в самом деле баба? — спросил Сеня. Видимо, он единственный из компании держал нить разговора в руках.
— У меня по бабе в каждом городе, — сказал Никита. — Командировка.
— Командировка? К нам? — несказанно удивился Сеня. — А что тут делать? У нас только и есть, что психушка, на всю область знаменитая… Туда, что ли, кого-то конвоировал?
— До такого еще не опустился, — рассмеялся Никита. — Я из Тюмени. Прибыл от нашей фирмы заключать договора на поставку в Сибирь сельхозпродукции.
— Ну, ты, блин, даешь! Зря, мужик, ноги бил. В прошлом году надо было приезжать, когда по осени в садах ветки от яблок ломались. Весь урожай свиньям скормили. А в этом году ни одно дерево не цвело — как предчувствовали засуху.
— А с овощами как?
— И с овощами так же.
— Ну а мясо, птица?
— Насчет птицы тебе надо в Куроедовку ехать, — степенно заявил грузный Миша. — Там птицеферма. Но туда без машины никак не доберешься.
— Машина-то есть… — разочарованно вздохнул Никита. — Правда, сломалась недалеко от города. Шофер чинить остался, а я пешком притопал и уже полдня его жду. Видимо, не дождусь, придется самому на ночлег устраиваться. Кстати, где здесь можно переночевать?
— Лучше всего в Доме отдыха на водохранилище, — подсказал Коля. — Но туда километров пять топать.
— Ого… — присвистнул Никита. О Доме отдыха он уже знал от бармена. — А здесь, в городе, никто на постой не берет?
— Это, мужик, вряд ли. Кто же тебя по нашим временам ночью на порог пустит?
— Алена пустит… — опять пьяненьким голоском вклинился в разговор Санек. — Но там поспать не удастся — отрабатывать ночлег придется. Алена, баба, ох и зно-ойная!..
Последнее слово Санек протянул с такой искренней мечтательностью, что чуть слюной не захлебнулся, и все опять рассмеялись.
— Знаток бабских сердец! — взъерошил ему волосы Сеня.
— Да чо ты! — возмутился Санек, мотнув головой. — Спал я с ней… И не раз…
Все опять зашлись хохотом. По виду Санька было ясно, что никакой он не бабник, а даже совсем наоборот — весьма стеснительный девственник, и если никакая из разбитных бабенок из жалости силком не затащит его в кровать, то таким неприкаянным, так и не познавшим женской ласки, он и останется до конца жизни.
«Сейчас!» — вдруг предупреждающим сигналом запульсировала жилка на виске у Никиты. Тренированный на ощущение времени мозг подсознательно отсчитывал минуты и точно подсказал, что время, прошедшее после включения будильника, вышло. И будильник, которому Полынов не очень-то доверял, все-таки не подвел. За спиной, где-то за горизонтом, мигнула зарница, а затем, секунды через две, громыхнуло, и раскаты, затихая, покатились между холмами.
Ребята за столом на мгновение замерли.
— Что это? — изображая полнейшее недоумение, завертел головой Никита.
— «А город подумал: ученья идут!» — с напускным пафосом изрек Сеня слова старой песни, и все опять рассмеялись.
«Смешливые, однако, в Каменке ребята, — отстраненно подумал Полынов. — Что ни слово, то смех…» На сердце у него было пусто, и взрыв никак не отозвался в душе. Опять он не почувствовал ни удовлетворения от свершившейся мести, ни жалости к «чистильщикам». Ничего. Даже лица бригады МЧС и экипажа самолета в этот момент не вспомнились. Лишь где-то на периферии сознания шевельнулось сожаление о зеркальных солнцезащитных очках. Точнее, даже не об их потере и не о том, что сейчас-то они наверняка разлетелись вдребезги, а о том, что лучше бы они разбились вчера, когда Никита потерял их, сломя голову убегая от разлетающихся обломков взорванного самолета…