Сашок дверь входную затворяет и меня в комнату подталкивает.
— Никто тебя не видел? — спрашивает шёпотом.
— Обижаешь, начальник! — шучу тоже шёпотом и в комнатушку вхожу.
Ну и обстановочка! Диван-кровать от времени бесформенная, на тюфяк серый бугристый больше похожая, сервантик донельзя обшарпанный, пара стульев времён сталинских, дерматином обитых, да столик журнальный, весь в пятнах остатков лака полировочного. Да и сама комнатушка та ещё. Плитка линолеумная на полу покороблена, обои выцветшие в разводах ржавых, а штукатурка на потолке такими трещинами испещрена, будто дом землетрясение жесточайшее перенёс, но, вопреки Перестройке, выстоял.
— А хозяин где? — спрашиваю.
— В ванной, горло себе перерезанное полощет, — бурчит Сашок и, как ни в чём не бывало, в кресло садится. Впрочем, садится осторожно так, чтоб, значит, оно под ним не развалилось.
А я, естественно, что дубьём пришибленный, на месте застываю. И слышу, действительно, вода в ванной с фырканьем весёлым плещет. Ни фига себе ситуация — в ванной покойничек моется, а тут я с бутылками припёрся. Поминать будем, что ли? — шевелятся на голове волосы.
Смотрит на меня Сашок и кривится презрительно.
— Шутка, — говорит. — Задерживается наш клиент. А вода в ванной льётся потому, что кран там сорван. — Здесь Сашок смотрит мне в глаза и добавляет жёстко: — Но эта шутка через час-два былью может стать. Так что будь готов.
Да уж, шуточка у Сашка убойная. У меня после неё мозги так набекрень стали, что кроме пионерского отклика «Всегда готов!» в них ничего нет. Причём вертится этот отзыв, зараза, что патефонная пластинка заезженная.
— Садись, — предлагает Сашок, — а то, вижу, грохнешься сейчас на пол, будто гимназистка впечатлительная.
Машинально плюхаюсь на стул, и пакет с бутылками о пол гремит. Совсем забыл, что в руке его держу. С такими заявочками, что Сашок откалывает, маму родную забудешь.
— А вот шуметь не надо, — зло цедит Сашок.
— Шутить так не надо, — огрызаюсь и в пакет заглядываю. Нет, повезло: бутылки целые.
Вот что у Сашка хорошего есть, так это справедливость. Враз понимает, что здесь и его толика вины имеется. Поэтому не рычит на меня зверем, как другой бы на его месте, а говорит строго и назидательно:
— В любых ситуациях учись держать себя в руках. Это во-первых. Во-вторых — будь наблюдательным, в то же время сам старайся оставаться незаметным. Сегодня ты четыре промаха за пятнадцать минут сделал. Машину возле подъезда клиента поставил — это раз. Пакет такой пёстрый купил, что он невольно внимание прохожих привлекает, а по нему и ты запоминаешься — два. Третий прокол — бутылками о пол грохнул. А что если сосед снизу — добрый приятель нашего клиента и, решив по стуку, что хозяин дома, к нам сейчас поднимется?
Сижу я, голову понурив, сказать нечего.
— А четвёртый? — мямлю. Раз уж взялся за меня Сашок, пусть добивает окончательно, чего как садист тянет?
— Четвёртый прокол, так сказать, несколько из другой оперы. Соображать хоть немного нужно. Не так уж трудно догадаться, что тридцать первая квартира находится над двадцать седьмой.
— А откуда мне известно, где двадцать седь… — возмущаюсь я и осекаюсь, вспомнив на дверях второго этажа семёрку перевёрнутую, на гвоздике что на честном слове висящую.
— Вот-вот, — язвит Сашок. — Если дошло, может, и будет из тебя толк.
Ладно, думаю, представится случай, отыграюсь. Как тогда в ночном клубе с «бальзамом моего имени». Пупсик костюмчик-то мне до блеска вычистил, лучше нового стал, а у тебя, Сашок, после того, как я салфеткой грязной по брюкам твоим поелозил, пятна на них, вон, хоть почти и не заметны, но полностью не отстирались.
Перевожу я взгляд на столик журнальный и замечаю вдруг, что на нём три стакана гранёных стоят. Да не просто так — один напротив Сашка, второй — возле меня, а третий — супротив стула пустого, к столику придвинутого.
Ага, кумекаю, Сашок к приёму хозяина квартиры приготовился. Пора, значит, и мне смекалку проявлять, хватит в «лохах» ходить.
Выставляю бутылки на столик и предлагаю:
— Может, без клиента начнём? Разминочку проведём, так сказать.
— Можно, — неожиданно легко соглашается Сашок. — Хозяина, насколько знаю, долго ждать придётся.
Откупоривает он «пепси» и себе в стакан наливает.
— А как насчёт покрепче? — киваю на коньяк.
— Смотри сам, — пожимает плечами Сашок. — Но учти, я за тебя машину вести не буду.
Вздыхаю я тяжко и наливаю себе всего на два пальца. Оно, конечно, могу и всю бутылку оприходовать и баранку опосля нормально крутить, однако с ментами, ежели остановят, в таком состоянии оченно лясы точить не люблю. Они ведь и в каталажку «за сопротивление властям» запроторить могут, когда я им сотню баксов совать буду, а им двести захочется.
Потихоньку, что американец респектабельный, ввожу в три приёма в организм дозу отмеренную, стакан на столик ставлю, сигареты достаю.
— А вот это — потерпишь, — осаживает меня Сашок. — Хозяин не курит и запах от дверей почует. Может и с крючка сорваться.
Делать нечего, сую сигареты в карман, наливаю себе ещё на палец. Время коротать-то как-то надо? С Сашком и в нормальных условиях не больно-то поговоришь, а в засаде тем более. Одно приятно — судя по настроению Сашка, по тому, что здесь пьём, да «пальчики» свои на предметах разных в изобилии оставляем, полюбовно мы должны с клиентом расстаться.
18
Ох, и долго нам ждать пришлось! Часа полтора — за окном и смеркаться стало. Сашку хорошо — в кресле развалился, а я на стуле сталинском всю задницу себе отсидел. На спинку нормально не откинешься — прямая она, зараза, что стиральная доска, и каждый позвонок мой на ней чувствуется, да и на сиденье жёстком больше пяти минут в одном положении не усидишь. А встать нельзя, чтоб ноги размять, — знаю, тут же Сашок окрысится, мол, перекрытия здесь настолько звукопроницаемые, что мышь на пятом этаже по полу пробежит, а на первом слышно. От такого удовольствия я потихоньку-полегоньку полбутылки коньяка высосал. Плевать мне на ментов — уже и пятьсот баксов готов им отвалить, лишь бы «посиделки» эти чёртовы побыстрее закончились.
Наконец, когда уж совсем стемнело, запиликал пейджер в кармане Сашка. Вытаскивает его Сашок, подсветку экрана включает, читает.
— Всё, — говорит, — минут через десять хозяин квартиры заявится.
— Между прочим, — как бы походя, замечаю я, — все соседи пиликанье твоей штучки слышали.
Ничего Сашок не ответил, только носом засопел рассерженно. Уел я его таки.
Продолжаем сидеть, ждать. Действительно, десяти минут не проходит, как слышу, в двери замок щёлкает, хозяин в квартиру входит, свет включает, дверь изнутри запирает да цепочку набрасывает. Зачем, спрашивается? В квартире и брать-то нечего — кому такое хламьё приглянуться может? К нему без брезгливости и не притронешься.