Семь футов под килем - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шигин cтр.№ 44

Портовые бани были далеки от совершенства. Всюду царили грязь и вонь, стены и потолки были в копоти от ночников и ламп без стекол. Всюду ползали мириады тараканов. Почти всегда количество моющихся значительно превышало рассчитанные места. Из-за этого частыми были ссоры и драки. Процветало воровство, особенно оставляемого в предбаннике белья, несмотря на то что оно сдавалось на хранение сторожу-банщику. Из-за смрада масляных ночников видимость в бане почти отсутствовала, моющиеся узнавали друг друга исключительно по голосам. В парилке старались держать такой пар, что не редки были случаи обваривания. У крана с горячей водой стоял банщик, наливавший за денежку шайку кипятку. Чтобы при этом не было толкучки, существовало правило: с правой стороны — заходи, а с левой — погоди. За чаевые банщики мыли желающих, но большинство матросов прибегало к помощи товарищей или же мыли сами себя. В раздевалках постоянно жили, ели и спали банщики, как правило, из отставных матросов.

Вода в кронштадтской и в ревельской портовых банях была очень плохой, так как брали ее из ближайших канав, в которые сливались городские нечистоты. Чистую воду стали давать в портовых банях лишь во второй половине XIX века. Вообще водоснабжение всегда было важнейшей проблемой в портах. Хорошая вода — залог исчезновения эпидемий. В Кронштадте первый водопровод появился в 1804 году. Построило его Морское ведомство для водоподъемного механизма, который приводился в движение с помощью двух лошадей. У Петербургских ворот была построена водонапорная башня. От нее к казенным зданиям и госпиталю проложили деревянные трубы. В водоподъемную машину вода из Невы поступала из пролома, находившегося в восточной части Военной гавани. Когда в него попадала морская вода из залива, а это происходило при продолжительных западных ветрах, морякам и жителям города приходилось пить морскую воду. Что касается морской воды, то по утверждению медиков: «…по вкусу и действию своему на пищеварительные органы не может собственно называться годной к употреблению». В Кронштадте было 11 колодцев, но они не могли решить проблему водоснабжения. Поэтому моряки, как правило, спасались от плохой воды пивом, употребляя его вместо чая.

В 1827 году водопровод в Кронштадте решили улучшить. Деревянные трубы заменили на чугунные, которые не гнили. В 1838 году поставили две паровые машины и теперь качали воду в резервуар из водоема, куда вода поступала самотеком из залива. Но и эта вода была не слишком чистой, а при нагонном ветре и соленой, что тоже способствовало возникновению заболеваний.

* * *

А как проходила служба в других военных портах России? Из воспоминании художника-мариниста А.П. Боголюбова, служившего в Свеаборге мичманом: «Свеаборг, старинная шведская крепость, когда-то грозная, разбросан на каменистых островах, защищая проход в Гельсингфорс — столицу Финляндии. Рейд его глубок и удобен, вход же узок и лежит между рядами сильных батарей. После чего слева расположена крепость со всеми портовыми крепостными постройками. Все они старые по типу и применены к жилью по необходимости дать приют флотской бригада Матросы размещались поэкипажно на блокшифах, для того устроенных, и небольшая часть на островах. Торговля здесь самая убогая. Селедка да табак — "Якорь" и "Незабудка", очень подлые. Тогда курили трубку. Булочная тоже не хороша, так что все возили из Гельсингфорса, Офицеры размещались во флигелях или казематах, переделанных в жилье, длинных и нескончаемых. Ядром централизации был флигель "Глагол", выстроенный в виде буквы "Г". В нем происходили всякие офицерские безобразия и бесчинства. Пьянство было всеобщее. Пили, конечно, водку анисовую, а кто побогаче, покупали иногда канки, флягу в три бутылки, мадеру и херес жгучего свойства не хуже Соболевского (Ярославского). Был здесь клуб офицерский в Густав-Снерже, В нем плясали. По два раза в месяц давались плохие концерты и гнусные по стряпне обеды. Собиралась туда публика всегда пехтурой, ибо на весь город была только одна губернаторская карста, развозившая и привозившая почетных дам. Остров невелик, но все-таки сборы были часа два, а мы, грешные, в дни слякоти и дождя езжали в клуб на вестовых. Мы с братом жили в новом флигеле. Это здание было поудобнее, хотя тоже со сквозным коридором и сильным сквозняком. "Кому быть повешенным, тот не утонет", — говорит пословица. Так и со мною случилось. Любил я бегать на коньках. Вот только что затянуло рейд льдом, гладким, как зеркало, как приходит ко мне мой товарищ и друг Эйлер и мичман фон дер Рекке. Побежим в Гельсингфорс завтракать. Побежали. Ступили на лед, тонкий и гибкий, он почти волной гнулся под ногами, а потому порешили не бежать рядом. Вдруг у меня ремень отстегнулся и стал попадать под конек. Я остановился, исправил повреждение и только дал два-три бойких шага, чтобы догнать товарищей, — провалился под лед. Вынырнул, начинаю пробовать выйти из полыньи, но лед подламывается, и я чувствую, что начинаю тяжелеть. По счастью, товарищи оглянулись и, видя меня в проруби, подбежали. Эйлер догадался первый, ловко подкатил мне палку, за ним Рекке сделал то же, и тогда, кладя ее плашмя на лед, я разрешил свою тяжесть на большую площадь и Бог помог мне выкарабкаться, и я опрометью покатился обратно в Свеаборг. Пути было минут на 12 — 15. Достигнув берега, обледенелый, сбросил пальто, которое встало стоймя на снег, отвязал коньки, тут же их бросил и побежал домой. Руки мои трескались, и текла кровь, за ушами то же было. Брат мой Николай Петрович встретил меня в ужасе, но, придя в себя от радости, что жив, ничего другого не нашел лучше, как вкатить в меня 2 стакана рому. Скоро я охмелел, сделался весел и лег спать. Спал до 7 часов вечера и проснулся как встрепанный, а так как вечером в клубе танцевали, то взял потогонную ванну со всех вальсов, галопов и полек, что избавило меня от всяких осложнений получить горячку, тиф или что другое. С тех пор я бросил бегать на коньках да и хорошо сделал.

На Масленице устроили горы. Все лучшее общество собралось кататься. В этом деле я тоже был мастак. Посадить почти на лету барыню на перед салазок и спуститься быстро, правя не руками, а ногами, составляло некий шик. Вот взял я поневоле толстую барыню, муж которой просил се прокатить. Как на грех, что-то подвернулось на самом сильном склоне горы, и чебурыхнул я мою толстуху сперва на лед, а потом в снег. Задний катальщик саней не удержал и въехал ей в йоги и тем помял достаточно. Но, конечно, ахов и охов не было конца. Капитан 2-го ранга Цыпит сказал адмиралу Балку, что я это сделал нарочно, и заместо веселья всю Масленицу я высидел на гауптвахте. Суд был, как видите, скорый и справедливый. Да вообще Свеаборг был какой-то отпетый порт…

Кто живал в Свеаборге, тот непременно знал или слышал о "Золотой рыбке". Жил там подрядчик купчик Синебрюхов, и была у него, кто говорит, племянница, а кто — его побочная дочь. Но дело не в том, как она ему приходилась, а в том, что барышня была дивной красоты. Брюнетка с чудными черными глазами, таким носиком тонким, стройная, гибкая, словом — прелесть. А потому кто из молодежи в нее не был влюблен! Делали предложения всякие лейтенанты и мичманы, но так как это была голь бездомная, хотя красивая и статная, купчина гонял всех влюбленных со двора. Но ведь не разом выдыхается любовь — надо на это время. А потому страдальцы ходили постоянно под ее окна гулять и ловить чудный взгляд. А там, перед домом, стоял колодец, на окраину которого влюбленный упирался страдающим телом, и, когда кто-либо проходил мимо, он устремлял для приличия свой взор в темное глубокое отверстие. "Что вы там делаете, — спрашивал хоть бы начальник, — что вы там потеряли?" — "Я гляжу на золотую рыбку", — отвечал офицер. Предлог был нравственный, а потому дальнейших разговоров не было. Наконец, "Золотая рыбка" вышла замуж за командира фрегата Струкова. Тут она стала блестящей барыней, но Бог не дал ей счастья, вскоре Струков умер, и вдова поселилась в Гельсингфорсе. Как-то раз у лейтенанта М.М. Филиппова была сходка, начали перебирать все свеаборгское, и когда речь дошла до "Золотой рыбки", то кто-то сказал: "Нет, теперь нашего брата она и видеть не хочет. Никого не принимает, и познакомиться с ней невозможно". — "А отчего же нельзя, пари держу, что можно". То же повторил и приятель мой АЛ. Эйлер. "Ну что бахвалитесь, — закричало всякое мичманье и лейтенантство, — выгонит по шее дураков — и все дело тут". Спор пошел хуже и хуже. Ударили пари о трех ханках мадеры, водки и портвейну. Надо было действовать. И порешили мы так — надели вицмундиры и в одно прекрасное воскресенье поплыли к мадам Струковой, шли бодро до звонка двери, подошли — оробели, стали совещаться. "А вам что, — говорю, — мы взойдем, и я скажу: "Позвольте вам рекомендовать моего приятеля Эйлера", — а ты, в свою очередь, скажешь: "Представляю Боголюбова!" Нас впустили. Вышла барышня, не сконфузясь, мы повторили условную речь. Она мило расхохоталась. Ободрившись, тотчас же мы ей рассказали о нашем пари, не упоминая о его количестве и качестве, смех удвоился, после этого надо было вещественное доказательство, что она нас точно приняла и не выгнала, "А вот что, господа, я вижу, вы люди веселые, завтра у меня соберется несколько барышней, будут также знакомые из Свеаборга, а потому приходите пить чай и повеселиться". Все это нам было очень на руку. На другой день мы очень приятно провели у нее время, и так как в Свеаборге наутро все уже знается, что делалось обитателями, то пари было выиграно и распито в самом веселом кружке.