— Полагаю, что мне надлежит поторопиться на свой корабль, чтоб возглавить бой и выслать вам в поддержку гребные суда! — невозмутимо констатировал Поль Джонс, когда впереди шлюпки легли первые всплески от выпущенных по ней ядер.
— Я буду держаться до вашего прихода! — принц благодарно пожал руку шотландцу, былой надменности как не бывало.
Турки меж тем все наседали. Уже не тридцать, а сразу сорок семь боевых галер спешили выполнить приказ своего адмирала. Галерным капитанам было велено схватываться с русскими судами на абордаж, а если тот закончится неудачей, то взрываться вместе с неприятелем. Однако, помня Сакена, капитаны султана осторожничали, и первую атаку баркасам Нассау-Зигена удалось отбить. Галеры отошли.
Тогда, ободряя подчиненных, к ним на киргилаче прибыл сам Гассан-паша и, подняв свой адмиральский флаг, лично повел капитанов в атаку. Но на этот раз баркасы его уже не интересовали. Старый Гассан стремился прорвать боевые порядки Алексиано. Четко соблюдая интервалы и держа дистанцию, турки мчались как на учениях. Даже беглого взгляда на атакующих было достаточно, чтобы понять, насколько силен и опытен противник. На узких галерных палубах было тесно от толп янычар, изнывавших в нетерпении абордажной схватки.
Положение становилось критическим. Гассан-паша, разъезжая на своем киргилаче среди сражавшихся, вдохновлял своих галионджи личным презрением к смерти. Положение Нассау-Зигена с каждой минутой становилось все более безнадежным. Было очевидно, что без помощи ему уже не вырваться.
Именно в это время к Нассау-Зигену с боем прорвался неутомимый Поль Джонс. С собой контр-адмирал привел плавбатарею, два бомбардирских корабля и несколько дубель-шлюпок с галерами. Четыре наши передовые галеры в азарте схватки опрометчиво вырвались было вперед и тут же попали под сосредоточенный огонь. Но хуже было даже иное — неудачно сманеврировав, они заслонили собой турок от наших плавбатарей. На батареях матерились:
— Такие-разэтакие, куды ж они лезут!
Но вот на галерах опомнились и отошли в сторону, открывая директрису стрельбы. На батареях только того и ждали:
— Залф! Залф! Залф!
Теперь уже Поль Джонс и Алексиано во главе своих отрядов сами атаковали. Бой был недолог, но жесток. Исход его решила меткость русских артиллеристов и лихой маневр, в результате которого бомбардирские корабли и дубель-шлюпки прорвали турецкую линию, поставив галеры султана в два огня. И вот, наконец, раздался оглушительный взрыв — это взлетела на воздух расстрелянная в упор турецкая шебека. Новый взрыв — и еще одно турецкое судно ушло на дно лимана. Невдалеке от берега тонул с отбитым днищем многопушечный киргилач.
И турки побежали. Напрасно мужественный Гассан-паша подавал пример храбрости: в одиночку на своем судне отбивался от наседавших на него русских галер. Напрасно поднял он над грот-мачтой зеленое знамя пророка, напрасно в бешенстве палил по бегущим с поля боя. Все было напрасно. Мчащихся в разные стороны обуял животный страх, и повернуть их вспять было уже невозможно. Лишь под самыми очаковскими стенами смог Эски-Гассан собрать беглецов и навести среди своих галер хоть какой-то порядок.
Поль Джонс с Алексиано преследовали гребной турецкий флот, пока сами не попали под огонь крепостных пушек. К тому же мешал и противный ветер, а потому последние кабельтовы тащили суда уже казачьими лодками. Утлым галерам тягаться с каменными фортами тяжело, и Нассау-Зиген велел бить отбой.
— Слава Господу, басурманам воздали с лихвой! — радовался в Кинбурне Суворов, оглядывая в зрительную трубу убегавшие турецкие суда.
Многих своих солдат Суворов передал на флотилию.
— Сам гол как сокол остался! — говорил он.
Но как не отдать, когда и сам желал бы участвовать в драке абордажной! На самом конце Кинбурнской косы Суворов загодя распорядился скрытно установить батарею, да так, чтобы держала под обстрелом весь вход в лиман. Потому работали больше ночами, чтоб под покровом темноты все осталось для турок незаметным.
— Пробьем брешь в златом мосту бегущих! — ободрял генерал-аншеф, объезжая на своей лошадке копавших песок солдат.
— А побегут ли? — засомневался было следовавший за ним адъютант Редлихейт, прозванный в армии Горацием.
— Побегут сердешные, — кивал головой Суворов. — Об этом, чаю, мореходцы наши позаботятся!
Приведя себя в порядок, русская флотилия заняла свою старую утреннюю позицию. Времени было всего одиннадцать часов пополудни. Неподалеку от берега тонул избитый турецкими ядрами фрегат «Иоанн Златоуст», однако с него успели снять не только команду, но и пушки с запасом пороха. Несмотря на одержанную победу, было очевидно, что турки — противник серьезный и легких побед над ним ждать не приходится.
Едва смолкли последние залпы, как закончилось и былое единство российских флагманов. Нассау-Зиген вконец разругался с Полем Джонсом. Тон принца для американского корсара был совершенно не терпим.
— Мой род один из древнейших в Европе, и не морским разбойникам делать мне замечания! — заявил он, когда Джонс стал давать ему советы.
Гордый Поль Джонс, впрочем, в долгу не остался.
— Мальчишка! Все твои заслуги лишь в том, что ты наложил в штаны под Гибралтаром да бежал оттуда впереди собственного визга! Я ж держал одним судном в страхе пол-Англии! — ударил он кулаком по столу.
Оба контр-адмирала расстались врагами…. Тотчас последовал и первый донос на Поля Джонса, за ним другой, третий. Принц был злопамятен и оскорблений не прощал. Травлю исподволь американского корсара он уже начал. Потемкин, которому дрязги флагманов быстро надоели, говорил с досадой:
— Конечно, Джонс — приобретение для флота нашего важное, но зато сколько с ним хлопот!
— Да, ваше сиятельство! — поддакивал ему Осип де Рибас. — Но не будем делать скорых выводов. Время покажет, что нам важнее!
Ругаясь с начальниками, дружбу американский корсар водил с черноморскими казаками. Началось с того, что, будучи наслышан о них и раньше, Джонс приехал самолично поглядеть на «степных рыцарей», тех, что остались навеки верными России, а не бежали изменниками в Туретчину. Познакомившись, пил с атаманами жгучую горилку, а выпив, пели они, обнявшись, песни казачьи да пиратские. Сидор Белый — вождь буйных черноморцев, наливал до краев очередной штоф.
— Держи! — подавал его Джонсу. Скосив глаз, шотландец разглядел в алкогольной мути перцовые стручки.
— Вот из зис? — поинтересовался он.
— Це закусь!
Выпили еще. Потом закусили и добавили. Затем атаманы, усы утерев, начали посвящать Джонса в казаки. Надели на него папаху, рубаху с воротом вышитым да широченные шаровары. После этого гуляние продолжилось с новой силой. Весь день гость и хозяева пили да плясали. Под вечер, вяло ворочая языком, Джонс побратался с войсковым судьей Головатым, подарил ему свой офицерский кортик, в ответ же был одарен кривой казачьей саблей. Затем расчувствовавшийся Головатый обнял своего новоприобретенного брата: