И Дорогая не узнает,
какой у Парня был конец…
Романтический охранник средних лет на этот раз отсутствовал. Вместо него за столом в холле восседал старательно серьезный, опять-таки камуфлированный юноша, принятый в штат этак с недельку назад.
– Вы к кому? – подозрительно спросил он Ратмира.
– К себе, – с подкупающей простотой ответил тот, но удостоверение все же достал.
Юноша был несколько озадачен. Попросил документ в руки и долго сличал лицо посетителя с фотокарточкой.
– А почему я вас ни разу здесь не видел? – прямо спросил он наконец.
– Да видели вы меня, – лениво сказал Ратмир. – То же самое, вид сверху. Там же должность обозначена…
– А-а… – ошарашенно молвил юноша, возвращая удостоверение, и бронзовый медалист невольно усмехнулся. Опять комплимент. И опять, что особенно приятно, нечаянный.
Продолжая улыбаться, он двинулся к лестнице, но, поставив ногу на первую ступеньку, замер в так называемой легкой стойке. Навстречу ему спускался озабоченный, бледный, словно бы из теста вылепленный Лев Львович. Глаза их встретились. В Ратмировых, вероятно, обозначилось изумление, в замдиректорских – испуг.
Оторопело поздоровавшись, разминулись. Лев Львович торопливой трусцой миновал стол охранника и скрылся за входной дверью. За той самой, о которую Ратмир позавчера ударился боком, выручая этого двурушника.
– Его что, отпустили? – туповато спросил Ратмир юношу.
– Откуда? – Тот даже не понял, о чем речь. Ну правильно, он же ни вчера, ни позавчера не работал.
Ратмир круто повернулся и единым духом взбежал по лестнице на второй этаж. Не обнаружив в приемной Ляли, устремился прямиком к дверям кабинета и, без стука рванув ее на себя, застал руководство в обычной позиции: хмурый Рогдай Сергеевич вручал Гарику хрустальный наперсточек с коньяком.
– А… – без особой радости отозвался глава фирмы на появление сотрудника. – Явился?
– Я не понял… – пристально глядя ему в глаза, сказал Ратмир. – Вы же говорили, что Лев Львович для вас фигура конченая!
Рогдай Сергеевич расстроился окончательно, даже стопку на стол поставил. Шагнул к Ратмиру и, не глядя в глаза, ободряюще пожал ему плечо. Таким жестом на похоронах выражают соболезнование родственнику покойного.
– Тактика, понимаешь? – сделав несчастное лицо, объяснил он, видимо, и сам чувствуя, что слова утешения тут бессильны. – Ситуация-то меняется…
– То есть вы его не увольняете?
– Пока нет.
Всё было ясно как божий день. Рогдай наверняка пообещал внезапно освобожденному Льву Львовичу забыть до поры о его вчерашнем предательстве, а тот в благодарность согласился принять на себя еще одну часть долгов фирмы.
Ратмир рванул верхнюю пуговицу рубашки. Стало душно. Захотелось немедленно бежать из этого подловатого и невероятно запутанного мира людских отношений в незатейливый и честный собачий мир, где всё так ясно и просто.
«Стать сейчас на четвереньки и тяпнуть его за ногу…» – шевельнулась вялая мысль.
– А не боитесь, что он меня по-новой сдать попробует? – спросил Ратмир.
Рогдай Сергеевич убрал длань с плеча сотрудника и, шумно вздохнув, вернулся к столу. Легкомысленный Гарик, как всегда, видел в происходящем лишь забавную сторону и наблюдал за их напряженной беседой, иронически вздернув брови.
– Выпить хочешь? – вместо ответа спросил директор. –Нет.
Тогда директор выпил сам, после чего несколько секунд пребывал в мрачном раздумье.
– Не сдаст, – постановил он наконец. – Незачем.
– А госзаказ?
– Уплыл. Так что бой отменяется.
– Жаль, – с вызовом сказал Ратмир. Рогдай Сергеевич недовольно посопел.
– Дорогу он тебе, что ли, перебежал, этот их Джерри? – раздраженно осведомился он. – Подеретесь еще – чай, не последний день живешь. – Обогнул стол и достал из выдвижного ящика полупрозрачную пластиковую папку с застежкой-молнией и логотипом фирмы «Киник», представлявшим собою озирающегося Диогена с фонарем в руке. Вид у Диогена был несколько одичалый. – На, держи. Повестка, документы – всё тут… Свинство! – с горечью перебил директор сам себя. – Неужели нельзя было провести вручение в торжественной обстановке – как положено: в наморднике, на поводке! Ох, Суслов, Суслов…
– Про завтра скажи, – напомнил Гарик. – Он же телевизор не смотрит!
– Да! – Рогдай Сергеевич уставился на Ратмира чуть ли не со страхом. – Завтра будь в парадном ошейнике и непременно с медалью!
– Вы уже об этом говорили. А причина?
– Причина такая, что серьезней некуда. Встреча Президента с олигархами Суслова. В двенадцать ноль-ноль.
– Вы что, тоже олигарх? – ехидно поразился Ратмир.
– Н-ну… – Директор кашлянул. – Получается, так… Раз ты у меня бронзовый медалист…
– Да хоть серебряный! Мое дело маленькое: у столба сидеть, снаружи…
– Было. А с завтрашнего дня твое дело – сопровождать меня по всему зданию.
Ах вот оно что! Тут же припомнились агрессивные голые тетки с картонными плакатиками, дедушка, нашедший в поле гранату, подозрительно осмелевший юнец с изображением повешенной собаки на черной маечке. «Она съела кусок мяса!»
– Неужто закон приняли?
– Сегодня в ночь, – сказал Рогдай Сергеевич. – Причем, имей в виду, с обеда всю вашу братию распустили по домам, так что смотри не напейся там с ними на радостях. И с демонстрантами не связывайся. Тяжелый завтра день… – Директор покряхтел и вдруг трогательным жестом снял пылинку с плеча Ратмира, заглянул в глаза. – Так что ты уж, брат, того… – пробормотал он, – не подведи…
Бурный короткий ливень оказал Ратмиру нечаянную услугу, разогнав по домам возжаждавших справедливости граждан, в том числе и крикливую обнаженку. Казалось бы, этим-то чего дождя бояться – тем более в такую теплынь! Татуировку с них, что ли, смоет? Всё, однако, объяснялось довольно просто: голосистые дорожили макияжем и прическами – можно сказать, единственным своим достоянием, если, конечно, не считать обуви, которая тоже имеет обыкновение намокать.
Добравшись без помех до причудливого строения из стекла и облицованного мраморной плиткой бетона, где на втором этаже располагался оргкомитет «Кинокефала», бронзовый призер с удовлетворением отметил, что вход свободен.
Прощай, бульдог тигровой ма-асти,
ты мой товарищ дорогой… –
машинально напевал Ратмир, взбегая по мокрым ступеням, –
Тебя я бо-ольше не уви-ижу –
лежу с прокушенной ногой…
Похоже, песенка привязалась надолго.
На втором этаже он расписался в ведомости, принял коробочку с сияющим, как новенький самовар, жетончиком, пожал руку щенку, ведавшему выдачей регалий, и с чувством глубокого разочарования снова очутился на непросохшей мостовой. Достал медаль, с недоумением повертел, изучил реверс, аверс, гуртик. И это всё? Ради этого он ухлопал столько лет жизни?