Древнерусская игра. Много шума из никогда - читать онлайн книгу. Автор: Арсений Миронов cтр.№ 58

— Мужик, я те помогу.

И вдруг Данила заметил, что у мужика не было правой руки — холостой рукав рубахи завязан узлом. Вот почему он так медленно и неловко тащил свою ношу — впившись побелевшими пальцами шуйцы в толстый сучок. И рубаха на спине потемнела от пота — а ведь еще песню пытался напевать! Данила припал на одно колено и коротким рывком дернул на себя бревно — мужик выронил свой конец и удивленно заморгал, глядя, как чудаковатый парень в кольчуге взваливает неподъемную колоду себе на плечи — будто коромысло.

— Иди-иди — дорогу показывай! — коротко выдохнул Данила, привыкая к тяжести на плечах. Бревно было не из легких — впрочем, сносное. Мужик тряхнул бородой, однако перечить не стал — пущай себе тащит, коли силушку девать некуда. Он прибавил шагу и заторопился вниз, часто поглядывая на Данилу. А Данила шел нескоро, удерживая лесину на горбу — бережно, словно спящую девушку. Казалось, теперь его всерьез беспокоила только одна мысль: с каждым шагом. все сильнее хотелось молока.

Чтобы не идти с пустыми руками, бородатый насобирал по пути какого-то хворосту и теперь поспешно семенил впереди Данилы, то и дело оглядываясь на странного детину, вышагивавшего вниз по склону с неподъемной ношей на плечах. Идти, по счастью, пришлось недолго — мужик жил не в самой деревне, а на отшибе, совсем близко к лесу. Здесь уже совсем сладостно запахло русским духом — копченой рыбой, птичьим насиженным теплом и козьим сыром. Осторожно, чтоб не задавить мелкую собачонку, с визгом метавшуюся под ногами, Данила ввалился вслед за мужиком в прореху в недостроенном плетне и, распугивая рыжих цыплят между грядок, прочавкал сапогами по унавоженной земле к шаткому сарайчику посреди двора. Молодецки крякнув, Данила низверг оземь свою ношу и, наслаждаясь внезапной легкостью в теле, потянулся. Теперь бы и пообедать не грех…

Не глядя на Данилу, однорукий мужик вместе со своим хворостом прошмыгнул в двери сарайчика — и исчез. Данила, разминая стонущие плечи, оглянулся: сарай был единственной постройкой на неухоженном дворе. Судя по всему, хозяин перебрался сюда сравнительно недавно. Даже колодца вырыть не успел, хмыкнул Данила, заметив поблизости гору развороченной земли и сваленные рядом бревна для сруба. Это как же они тут, бедняги, без воды — и до реки далеко, и до соседей в деревне…

— Эй, хозяин! — Данила ткнул кулачищем в шаткую стену сарайчика, почувствовав себя позабытым. — Ты где?

Дверь шалаша немедленно отворилась, как если бы однорукий стоял все это время притаившись на пороге. Теперь он высунул наружу серое лицо и сурово глянул на Данилу.

— Чего? Чего надобно? — сердито и вместе с тем испуганно забормотал он.

Данила удивленно повел бровью:

— Да я ничего… Может, какая помощь нужна? — Он был разочарован таким приемом: неужто и впрямь выглядит так ужасно в своем боевом доспехе?

— Не надобно ничто, ступай себе! — поспешно сказал мужик, хороня сутулое тело за приоткрытой дверью. — Ты мне незнамый, я тебе чужой — гряди своей дорогой.

Дверца захлопнулась, но шагов не послышалось — однорукий по-прежнему стоял на пороге. Пугливый какой-то — Данила пожал плечом и, чтобы хоть как-то подсластить досадное чувство на душе, не спеша отвязал от пояса торбу и нащупал на дне восхитительную лепешку. Уселся железным задом на свежевыкорчеванный пень среди голых грядок, уткнулся носом в обгрызенную душистую краюху… у-у-у, любовь моя! Дай вопьюсь зубами… прикусил сбоку хрумкую корочку, нежно потянул и оторвал пухлый кусище ржаного тепла — о… поплыло в голове, заволокло все мысли тягучей медовой темью… Да где ж мое молоко, в конце-то концов?! — Данила вскочил и с лету двинул кулаком в дверной косяк: а ну открывай, хрен бородатый!

Перекошенное от страха бородатое лицо вмиг высунулось наружу. Данила перестал колотить в стену и замер — спрятал краюху за спину и потупился.

— Слышь, мужик. Мне от тебя ничто не надо. Только… дал бы ты мне… — Данила смутился на миг. — Дай, что ли, молока. В смысле — испить.

Прозвучало все это довольно глупо — но почему-то произвело на однорукого хозяина самое благоприятное впечатление. Он сразу как-то расслабился, порозовел лицом и даже ухмыльнулся:

— Молока тебе? Ну, заходь… — Мужик ногой распахнул дверь и отбросил в угол топор, зажатый, как выяснилось, в его единственной длани. — Коли испить охота — так это что ж… это всегда можно.

Пригибаясь под притолоку и с трудом вовлекая крупное тело в дверной проем, Данила полез внутрь сарайчика. Здесь было темновато — чтобы не передавить пискучих котят, расползавшихся по земляному полу в сенях, он замялся на одной ноге, покачнулся и задел какие-то жестянки в углу: ворох хозяйского хлама гремуче рассыпался под лавки… Данила кинулся было собирать — но мужик подтолкнул его дальше, в тесную клетушку без окон: глаза защипало от густого, кислого духа навоза и прелой соломы: люди здесь жили под одним кровом со скотиной.

— Садись пока на скамею — в ногах правды нету! — Мужик широким жестом смахнул с шаткой лавочки какие-то нечистые тряпки, мотки бечевы и сухие стружки. Данила осторожно присел, для страховки уперев локоть в стену. Хозяин кликнул жену — но тут же сам убежал в дальний угол дома, завешенный куском холстины, — там кто-то возился и покашливал.

— А я ужо думал: мало ли кто бродит… может, и хорош человек, а ну как разбитчик или вор какой? В наших краях незнакомцы разные бывают! — весело ворчал однорукий, вернувшись к столу. Он принес деревянную бадейку с плеском на дне — протянул Даниле и, подавляя в сивой бороде ухмылку, стал смотреть, как тот, утопив длинный нос в чашке, жадными глотками глушит свежее молоко. «Ко-озье…», — радостно зазвенело и забулькало в голове Данилы, и он почувствовал, как пробудилось на давно забытые запахи, заегозило где-то в желудке недобитое, недодавленное детство… Кашляя от жадности, вытер влажные губы и откинулся спиной в стену — размяк на просевшей и затрещавшей скамье:

— Ну, хозяин… ох и доброе молоко у тебя.

— Влесу хвала, вкусовато млеко. — Мужик гордо огладил усы и тоже присел к столу. — Козочка выручает, а без нее пропасть. Коловодца у меня нету, за водицей далеко ходить — вот млеко и пьем!

Он расхохотался. Данила тоже заулыбался в полумраке, тайком поглаживая поверх кольчуги насытившееся брюхо.

— А что ж колодца не выроешь? — спросил он и тут же, смигнув, поправился: — Я понимаю: тебе одному нелегко… Ну так соседи — не помогут?

— Так… самый травокос теперь. — Хозяин заерзал на стуле. — Мужики в луга ушли. Ладно избушку мне домогли справить — а то в халабуде жили весной, под ветками! Теперь-то совсем чудесно! — Он окинул влюбленным взглядом стены своего сарайчика: — С гребня в дощь не каплет, по ночам угреваемся — живу равно князь!

— Давно живешь? — осторожно спросил Данила. Он припомнил недавнюю подозрительность однорукого хозяина и теперь удивлялся, как быстро тот разговорился и обвык в беседе с вооруженным незнакомцем. Однорукий словно обрадовался возможности рассказать кому-нибудь о тяжкой доле переселенца: они с женой перебрались сюда недавно, по «снегоплыву» — то есть по весне. Сам Середа (так звали крестьянина) родился и вырос в этих местах, часто страдавших от набегов соседнего племени степняков, которых славяне называли «коганью». Наиболее цивилизованные из дикого множества восточных соседей Руси, «коганые» одевались в тяжелую броню и были сказочно богаты — однако из жадности не хотели оставлять славян в покое. По словам Середы, его отчий дом стоял на этом самом месте — «там, где сейчас малинник», — однако сгорел лет тридцать назад во время нападения когани. В огне погибла почти вся родня — а Середа перебрался западнее, во Властов. Нанялся пешкою в войско князя Всеволода и участвовал в походах на когань — при знаменитой осаде Белой Вежи потерял правую руку. Совместные боевые действия теперь уже покойных князей Всеволода Властовского и Свята Престольского завершились тогда разгромом степного ворога — сотни коганых витязей полегли от русского меча, и странные волшебные книги тамошних жрецов сгорели в легком пламени славянской мести. С тех пор — вот уж более двадцати лет — однорукий ветеран мечтал вернуться в родные места и заново отстроиться на пепелище отцовского терема. Оказалось непростым делом.