– Так ведь славянин не туранец, а печенег не скиф, – попробовал было возразить Карочей.
– А чем скиф отличается от славянина? – строго спросил Обадия у гана. – Вот то-то и оно.
Прежде отличались, а ныне и язык один и боги тоже. Вот так же будет и со всеми иными племенами и родами. Все люди, живущие от Волги-Итиля до Эльбы, от гор Кавказа и до Варяжского моря, будут называться хазарами и жить по одним законам.
Карочей промолчал, но недоверие на его лице читалось слишком откровенно, а потому Обадия счел нужным добавить:
– Это будет не завтра, беки, но это будет, если нам удастся сделать кнут настолько длинный, что он достанет до самых отдаленных уголков подвластного нам мира. Любому стаду нужен пастух, а человеческому тем более.
Нечто подобное Карочей уже слышал от Ицхака Жучина, который мечтал объединить всех ганов одной верой, но обломал на этом зубы в Радимецкой земле и вынужден был договариваться с боярином Драгутином о путях-дорогах для купеческих караванов. Впрочем, Жучин боялся большой крови и, видимо, боится ее сейчас. Но его сестричада пролитая кровь не смущает, и он готов идти до конца по избранному пути. А путь перемен – это путь Чернобога, как ни крути, и его конец всем давно известен. Вставший на него правитель рано или поздно превратится в Дракона и будет убит на Калиновом мосту. Карочей припомнил залитое кровью лицо Трасика и поморщился. Неужели Обадию тоже ждет участь женоподобного князя? Или бог Яхве не позволит Навьему миру погубить своего избранника? В конце концов, чем сильны славянские боги, как не верою своих печальников? Именно из их жертвований боги черпают свою силу. А если не будет ни славян, ни русов, то эти боги сойдут на нет, оставив поле битвы за богом Яхве. И тогда все будет так, как решил Обадия, единственный выразитель воли единого для всех Бога. Возможно, не все получится у каган-бека, как он задумал, но в любом случае у гана Карочея еще есть время, чтобы сделать окончательный выбор.
– Ган Лебедян прибыл? – бросил каган-бек вопросительный взгляд на Жучина.
– Его сейчас приведут, – отозвался задумавшийся о чем-то Ицхак.
Гана Карочея никто из шатра не гнал, а потому он решил остаться и послушать, о чем будут вести разговор Обадия и один из самых влиятельных в Русалании ганов. Ган Лебедян не ладил с атаманами, ибо считал, что русы-ротарии слишком часто вмешиваются в дела скифских и славянских родов, поддерживая слабых в ущерб сильным. Разве сильный род виноват, что по воле славянских богов его стада лучше плодятся, а женки больше рожают? А растущие стада требуют новых пастбищ. Слабые слабы по собственной вине, ибо они растеряли дарованную им Макошью удачу, так почему бы сильным не утеснить их слегка, и в чем тут, скажите, ущемление славянской правды?
Ган Лебедян был рослым широкоплечим человеком, с круглой головой, посаженной на бычью шею, и с хитроватыми синими глазами. Бороду он брил, зато пышные холеные усы свисали ниже подбородка. Годы Лебедяна уже перевалили на шестой десяток, но силы в его потучневшем теле еще хватало, чтобы уверенно держать поводья коня и верховодить на племенном собрании. Свои обиды на атаманов он излагал бекам зычным голосом и при этом похлопывал себя по пыльному сапогу витенем. В знак уважения Обадия пригласил Лебедяна сесть на тут же принесенную расторопными служками лавку. Карочей рассчитывал, что на лавке хватит места и ему, но, увы, славянский ган обладал слишком обширным седалищем.
– Моя верность кагану нерушима, – твердо сказал Лебедян, – а в дела богов и их служек я не вмешиваюсь.
– Значит, ратиться с нами ты не будешь? – прямо спросил его Обадия.
– А с какой это стати, уважаемый каган-бек, я должен чужой спеси потакать? – хмыкнул Лебедян. – Кто он такой, этот даджан Драгутин, чтобы я плясал под его дудку? Привел на Дон целую толпу нищих радимичей и урсов, оттяпал у нас кусок самой жирной земли, а теперь еще хочет нас с каганом поссорить.
– А другие ганы Русалании так же думают? – спросил Жучин.
– Врать не буду, бек, думают ганы по-разному. Есть и такие, которые смотрят в рот волхвам и ругают похабными словами Тургана. Но одно дело – гавкать, а другое – браться за секиру, когда у твоих ворот сорок тысяч хазар стоят. Вот кабы ты, каган-бек, сковырнул эту крепость, то собачий лай в Русалании сразу бы умолк.
– А атаманы?
– Так ведь у ротария родовой земли нет. Сел на ладью и уплыл к другим берегам. Вот пусть и плывут те, кто уцелеет. Если Перун их не бросит, то не пропадут.
– Значит, скифские и славянские ганы помогать защитникам Варуны не станут?
– Нет, – уверенно сказал Лебедян.
– Но и поддержки нам не окажут? – спросил Вениамин.
– Так ты сам посуди, бек, – повернулся к нему Лебедян. – Война ведь больших денег стоит. Да и кровь людская не водица, чтобы ее даром проливать.
– Сколько ты хочешь? – прямо спросил Обадия.
– Пять тысяч денариев, – быстро ответил Лебедян.
– А сколько людей можешь выставить?
– Так пять тысяч и выставлю, по денарию на человека.
– А если я дам десять? – криво усмехнулся каган-бек.
– Значит, выставлю десять тысяч.
– А если дам еще больше?
– Врать не стану, уважаемый каган-бек, больше мне не поднять, – вздохнул Лебедян.
– Вениамин, – спокойно сказал Обадия, не поворачивая головы, – заплати уважаемому гану пятнадцать тысяч денариев. Преданность должна оплачиваться щедро.
Обрюзгшее лицо Лебедяна расплылось в улыбке, по всему было видно, что решением каган-бека он доволен. На его месте Карочей тоже возликовал бы душой. Шутка ли сказать – пятнадцать тысяч денариев как с куста сорвал. А ведь обязан, собачий сын, даром отслужить кагану. Что-то щедр сегодня уважаемый Обадия. Если он будет так денариями разбрасываться, то скоро останется сирым и нищим. А нищий вождь хазару не в радость. Надо полагать, боярину Драгутину строительство Варуны обошлось куда дешевле.
– Варуну нужно разрушить до основания, – холодно отозвался Обадия на незаданный вопрос Ицхака Жучина. – На этой земле возводить крепости вправе только каган.
– Вряд ли ты дождешься от Лебедяна большой поддержки, – покачал головой Ицхак.
– Сил у нас и без Лебедяна достаточно, – поморщился каган-бек. – Уже то хорошо, что местные ганы не ударят нам в спину.
– А если ударят?
– Тогда я пройду по Русалании огнем и мечом. Побежденным – горе, а предателям – смерть.
Глава 8
Штурм
Крепость Варуна стояла на берегу Северского Донца, который в верховьях был куда менее полноводным, а об эту жаркую пору обмелел настолько, что хазарское войско легко преодолело его вброд, не замочив даже вдетых в стремена сапог. Справа Варуну огибала еще одна речушка, скорее напоминавшая ручей, но с обрывистыми берегами. Место, что и говорить, выбрали удачно, да и стены цитадели внушали уважение. Вопреки распространившемуся среди ганов мнению, атаману Искару удалось завершить строительство Варуны, и теперь она грозно нависала над хазарами, дерзнувшими бросить ей вызов. Проще всего штурмовать Варуну было с северной стороны, не прикрытой естественными водными преградами, но именно здесь стена поднималась особенно высоко, и именно здесь располагались три из ее шести башен. Пораскинув умом, ганы пришли к выводу, что раскусить такой орешек будет непросто, а скорее всего невозможно. Что бы там ни утверждал по этому поводу уважаемый рабби Исайя с его рахдонитской ученостью и пятью стенобитными машинами. Эти машины сначала везли на плотах вверх по Итилю до Сарая, потом тащили с великими трудами через степь на быках. Именно медлительности этих животных рабби Исайя и его подручные обязаны были жизнью, ибо пешие ратники Бегича, далеко опередившие их, уже гнили в чужой негостеприимной земле. Обжившиеся рядом с крепостью хазары табунами ходили осматривать странные массивные сооружения, способные кидать на большие расстояния огромные валуны. Но, прикинув ширину окружающего Варуну рва и крепость ее стен, многие отходили разочарованными. Штурм пугал мечников. В конце концов, хазар привык сражаться на коне, а карабкаться на стены – это удел пеших асов, выросших в горах и всегда проявлявших в таких ситуациях удивительное проворство.