Ворота высокого забора, окружающего дом рабби Зиновия, были заперты наглухо. И первоначально на уверенный стук гана отозвались только собаки. Потом из-за ворот прозвучал хриплый голос.
– Ган Карочей, – негромко отозвался скиф и осветил лицо факелом, дабы бдительный сторож, рассматривающий незваных гостей в узкую щель, мог его опознать. За спиной у гана стояли пять хазар в бараньих шапках, и вряд ли их вид мог вызвать у сторожа подозрение. В конце концов, не в одиночку же ходить степному гану по ночному городу. – Очень важное дело к рабби Зиновию.
– Я спрошу, – сухо отозвался сторож.
Отсутствовал он довольно долго. Ган Карочей поежился, не столько от холода, сколько от страха. Дело, что там ни говори, было нешуточное, и провернуть его предстояло практически в одиночку. И скиф отчасти сомневался, что ему это удастся. К сожалению, вчерашнее поражение не оставляло ему другого пути. Чтобы выжить, приходилось убивать. Нельзя сказать, что он не привык к подобным ситуациям, но никогда еще гану не противостояло столько расторопных противников.
– Рабби Зиновий ждет тебя, ган, – сказал, открывая ворота, сторож, и эти слова были последними в его жизни. Удар ножа, нанесенный твердой рукой графа Гийома, оборвал жизнь верного мечника рабби. Двое других мечников, на всякий случай вышедшие во двор, тоже рухнули, не издав ни звука. Надо признать, что подручные Сакса свое дело знали. И отточенные ножи в их руках порхали, как ночные бабочки. Во избежание сюрпризов граф Гийом закрыл за собой ворота и задвинул засов. В доме оставалось еще по меньшей мере семь мечников, способных оказать сопротивление, и их следовало устранить раньше, чем ор какого-нибудь челядина потревожит их ночной отдых. К счастью, ган Карочей легко ориентировался в чужом доме и верно определил дверь, за которой отдыхали люди, охранявшие жизнь богатого купца. Вскрикнуть успел только один из семерых, но и его крик был приглушен широкой ладонью графа Гийома. Та же участь постигла и рабов. Ни граф, ни ган не стали утруждать себя грязной работой, поручив ее мечникам.
– Рабби убьешь сам? – сверкнул зубами Сакс, ступая на лестницу, слабо освещенную чадящим светильником.
– Не хочу лишать тебя удовольствия, Гийом, – отозвался Карочей, вежливо уступая графу дорогу.
Уважаемый Зиновий успел лишь вскинуть на вошедших подслеповатые глаза. Через миг эти глаза уже закрылись навеки. Нож, брошенный графом, пробил рабби горло. Пособники Гийома еще возились внизу с челядинами. Случай для Карочея был самым подходящим.
– А где золото и серебро? – негромко спросил Гийом.
– В сундуке у стола.
Обрадованный граф неосторожно подставил гану спину, чем тот и не замедлил воспользоваться. Гийом растерянно хрюкнул, попытался обернуться, но был подхвачен расторопным Карочеем и переброшен в кресло, где и обрел наконец вечный покой. Ган, слабо разбирающийся в христианских догматах, сомневался, что душа Сакса отлетела в рай, но как раз этот вопрос волновал его меньше всего. На лестнице уже стучали сапогами подручные графа. Карочей обнажил меч и снес первую же голову, сунувшуюся в покои рабби Зиновия. А затем ударом в грудь он уложил второго мечника. Двое уцелевших были, видимо, настолько потрясены смертью товарищей, что бросились вниз с громкими воплями. Карочей в два прыжка настиг третьего головореза и взмахом меча оборвал его крик. Больше всего хлопот выпало с четвертым, который решил, видимо, подороже продать свою жизнь. Он оказался довольно неплохим рубакой, но ведь и ган Карочей с детства постиг все тайны ближнего боя. Его кривой меч сделал изящный полукруг, уклоняясь от встречи с мечом противника, а потом внезапно пал черной птицей на дурную голову. Ган, расправившись с последним своим противником, опустил меч и прислушался. Если предсмертные вопли головорезов графа Гийома и достигли чьих-то настороженных ушей, то их обладатель сделал из услышанного правильные выводы и поспешил покинуть опасное место. И в доме, и во дворе, и на улице царила тишина, ласкающая растревоженную душу гана Карочея. Скиф сунул меч в ножны и быстро поднялся по скрипучей деревянной лестнице в комнату рабби. Здесь за время его отсутствия ничего не изменилось, если не считать погасшего светильника. Лунного света, падающего из окна, было недостаточно для осмотра помещения. Поэтому Карочею пришлось вернуться на лестницу, чтобы прихватить оттуда чадящую лампадку, заправленную маслом. Первым делом Карочей заглянул в сундук, стоящий в углу. Увы, рабби Зиновий успел уже пустить в оборот большую часть серебра, присланную ему кудесником Гордоном. Тем не менее Карочей обнаружил на дне сундука довольно увесистый кожаный мешок с драгоценными камнями, при виде которых у скифа перехватило дух. Вот так навскидку он не мог сказать, сколько же эти камни стоят, но то, что они явятся хорошей компенсацией за утерянные денарии, он нисколько не сомневался. Кроме того, он прихватил из сундука несколько пергаментных свитков в надежде разобраться с ними на досуге. Далее задерживаться в этом доме не имело смысла. Некоторое время ган раздумывал, поджигать дом или нет, но в конечном итоге решил оставить все как есть и погасил чадящие светильники.
Улицы города, на счастье Карочея, в эту пору были абсолютно пустынны, и, если не считать надрывающихся от лая собак, никто не обратил внимания на выходящего из дома рабби Зиновия человека с увесистой ношей на плече. Удача сопутствовала гану и в дальнейшем. В дом князя Трасика он проник через тот же самый тайный ход, не потревожив при этом ни челядинов, ни мечников. После чего завалился на мягкое ложе и проспал до утра сном праведника.
Разбудила гана суматоха, поднявшаяся в тереме. Князь Трасик готовился предстать пред очи грозного Чернобога, и не где-нибудь, а на Калиновом мосту. И хотя Трасик был абсолютно уверен, что ничем существенным ему этот страшный обряд не грозит, тем не менее он сделал все от него зависящее, чтобы не ударить в грязь лицом. Поножи и наручи челядины начистили до зеркального блеска. Колонтарь искусной работы, со стальными бляхами как на груди, так и на спине, сидел на великом ободритском князе как влитой. Стальной шлем прикрывал голову, лоб и переносицу. Словом, Трасик выглядел в воинском облачении истинным витязем, грозой всех врагов славянского мира. Ган Карочей прищелкнул языком, разглядывая меч князя каролингской работы. По слухам, император Карл Великий запрещал продавать подобные мечи варягам, но то ли для Трасика было сделано исключение, то ли оружейники не слишком считались с императорскими указами, во всяком случае, ган Карочей сейчас держал в руках это почти совершенное орудие убийства.
– Прими мое восхищение, великий князь, – склонил голову в поклоне ган Карочей. – Думаю, что еще никогда на Калинов мост не выходил столь блистательный витязь.
Князь Трасик снял тяжелый шлем и горделиво тряхнул редеющими кудрями. Он придерживался того же мнения, что и ган, но из скромности не спешил его обнародовать. В любом случае, противника у него на Божьем суде сегодня не будет, а следовательно, некому будет проверять прочность его доспехов.
Приказный Бодря отвлек князя от размышлений. Трасик с удивлением глянул на вошедшего в зал мальчика лет двенадцати, которого сопровождал то ли слуга, то ли дядька. Мальчик был богато и чисто одет, а на его украшенном золотыми и серебряными бляхами поясе висел кинжал.