Геракл без галстука - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Смирнов cтр.№ 13

Самым уважаемым числился оракул Аполлона возле города Дельфы. Что неудивительно, поскольку его жрецы проводили крайне агрессивную маркетинговую политику, тратя на пиар до половины своих годовых доходов. Особенный упор при продвижении марки делался на романтической истории, произошедшей при основании оракула.

Как-то раз прогуливавшийся Аполлон наткнулся в окрестностях города Дельфы на огромного змея Пифона. То ли настроение у небожителя было скверное, то ли змей посмотрел на Аполлона как-то неподобающе, но для ползучего эта прогулка стала последней. Чучело пресмыкающегося передали в афинский зоологический музей, а на месте памятной встречи была установлена стела в виде треножника. Позднее предприимчивые жители Дельф перетащили треножник в тень ближайшего дуба, усадили на него жрицу, назвав ее в честь почившего Пифона пифией, и открыли продажу билетов на сеансы прорицания будущего.

При этом пифия считалась невестой Аполлона, которой он в знак их будущей любви по-родственному сообщает секреты, затем поступающие в распоряжение страждущих. Обычаи требовали, чтобы пифия была девственницей, и до определенного момента это правило соблюдалось свято, но после того, как один из многочисленных паломников все-таки соблазнил служительницу культа, на эту должность стали назначать женщин не моложе пятидесяти лет. А поскольку найти пятидесятилетнюю девственницу даже в патриархальной Греции было сложно, то на это правило стали смотреть сквозь пальцы.

У некоторых паломников вызывал, правда, нарекания творческий метод пифии. Она вещала с треножника, одурманенная, как указывают греческие источники, «дымом неизвестных священных трав». Может быть, греческим летописцам эти священные травы и были неизвестны, но обществу двадцать первого века они знакомы хорошо. В некоторых странах они сегодня даже легализованы.

Неудивительно, что многие прорицания пифии оказывались, мягко говоря, туманны, чтобы не сказать дымчаты. До рекламного слогана «Религия — опиум для народа» в те времена было еще очень далеко, а потому опийные, пселобицидные и прочие препараты предназначались пока исключительно для внутреннего использования. Впрочем, когда пифия была совсем плоха, предсказание мог выдать и обычный жрец, отирающийся при оракуле, как это было в истории с многострадальным Кадмом.

Этой самой легкой неадекватности жрицы Аполлона в момент встречи с Гераклом мы обязаны тем, что его вдруг переименовали, и именно в Геракла, а, скажем, не в Мафусаила или Акутагаву. Когда Геракл, которого тогда еще звали Алкид, добрался до священного треножника, пифия уже успела употребить несколько порций священной травы и пребывала в состоянии, которое можно было бы назвать близким к нирване, если бы кто ни попадя не лез с дурацкими вопросами.

— А-а-а! Геракл! — завопила пифия, обнаружив вдруг перед собой героя. — Вижу, все вижу! Червонец тебе корячится, десять лет как одна копеечка!

Далее следовал путаный текст про Эврисфея, службу ему до свершения десяти великих подвигов и прочее неприятное бормотание. Без труда можно представить состояние героя, которому не вяжущая лыка тетка со стеклянными глазами присудила именем олимпийских богов десять лет исправительных работ у царя Эврисфея, получившего когда-то путем гинекологических махинаций право первородства. И при этом еще и назвала чужим именем — Геракл.

— Да ты посмотри хорошенько, — говорил ей Геракл-Алкид. — Это же не мой приговор. Меня Алкид зовут. Ал-кид!

Но пифия уже несла полную околесицу про взятие живым на небо, про какое-то великое будущее, труды и дороги и поддерживать беседу была явно не в состоянии. Отчаянию Геракла не было предела: ни с того ни с сего загреметь на десять лет из-за блажи какой-то обкуренной бабы — верх несправедливости. Однако даже кассационную жалобу на нее подать было некуда.

Надо сказать, что, если бы Геракл обратился к какому-то другому оракулу, дело могло кончиться еще печальней. Дельфийская пифия, по крайней мере, выносила вердикты лично, поэтому имела основания опасаться в особо вопиющих случаях за свою личную безопасность. Зато вот, например, в городе Фары, знаменитом своими осветительными приборами, оракул Гермеса использовал весьма оригинальную, можно даже сказать, просто гениальную методику. За опущенную в копилку монету каждый желающий получал предсказание в виде первой случайной фразы, услышанной им при выходе с рыночной площади. Над копилкой на всякий случай висела табличка: «За неправильно истолкованные предсказания администрация ответственности не несет».

В городе Йемене жрецы прорицали будущее, изучая внутренности сожженного животного. В городе Таламе посетителя просто укладывали спать в специальном домике, приснившийся в эту ночь сон считался вещим. Хотя в основном поутру постояльцы вспоминали клопов и жесткий матрас. В городе Кларосе оракул пил воду из тайного источника и произносил предсказания в стихах. Иногда, чтобы как-то разнообразить скучный процесс прозрения будущего, объявлялась, например, неделя английской поэзии и предсказания делались в стихах Уильяма Блэйка и Роберта Бернса, несмотря на возражения особо придирчивых граждан по поводу того, что последний — шотландец.

Доверяться в жизненно важных вопросах столь, мягко говоря, странноватым субъектам, как оракулы, было со стороны греков верхом легкомыслия. Но они доверялись, и по правилам игры любой бред, изреченный оракулом, моментально начинал считаться волею богов, искушать долготерпение которых в те годы желающих не встречалось. Поэтому роптать на пифию, олимпийцев и судьбу Геракл мог сколько угодно, но иного выхода, кроме как отправиться в Микены и совершить на службе у Эврисфея десять великих подвигов, у него не было.

Единственным человеком, больше самого Геракла огорчившимся суровому приговору дельфийского оракула, был, собственно, сам Эврисфей. Человек от природы робкий, благоразумно предпочитающий общение с миловидными девушками дискуссиям с грубыми мужчинами и звуки струн звону оружия, он был немало опечален, узнав о выпавшей ему участи. И его можно было понять. Очутившись ни с того, ни с сего посередине между безжалостной Герой и бесстрашным Гераклом, никакой радости в выдумывании невыполнимых заданий для непобедимого героя Эврисфей не видел. Он сразу понял, что дело кончится плохо, вопрос был только в том, когда именно это произойдет.

— Ну почему я? — причитал Эврисфей, мечась по тронному залу. — Мучайся, изощряйся, а тебе даже спасибо никто не скажет. Наоборот, скажут: травил великого героя. Сатрап проклятый, жандарм — вот что скажут!

Но деваться Эврисфею, как и Гераклу, было некуда. Поэтому, взяв себя в руки, он продуманно, еще до первого контакта с новым подчиненным, сделал ряд приготовлений на случай нештатных ситуаций. Хорошо зная вспыльчивый нрав полученного в услужение дальнего родственника, он благоразумно предпочел общаться с героем издалека. «Большое видится на расстоянии», — говорил царь Микен и посылал к Гераклу с поручениями гонца. Более того, герою, как особо опасному уголовнику, еще не отбывшему срок поражения в правах, было отказано в столичной прописке. Эврисфей велел ему поселиться в Тиринфе, городе-спутнике Микен, бывшем своего рода Химками или Долгопрудным на греческий манер.