Лучший из миров - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Колпакова cтр.№ 58

Дан знал, что не успеет. Каким-то проклятым инстинктом – проклятым, потому что бесполезным, – угадал, что опоздает, угадал в ту самую секунду, когда понял, что не видит Мирона. Нападение отвлекло его, на мгновение он потерял друга в толчее. Вход в пещеру пылал, как дыра в преисподнюю. Дан прорвался, нырнул в угрюмые сполохи – и подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть спину Мирона, которая вдруг исчезла. Взгляду открылось мрачное приспособление на расстоянии броска ножа и некто, обряженный в орденские цвета, в окружении вянущих багровых протуберанцев. Только Мирона не было. Ничего не понимая, Дан сделал шаг, другой и наткнулся на тело. Сразу стало оглушительно тихо, будто невидимый доброхот напихал ему полные уши ваты. Он брякнулся на колени, сгреб Мирона, развернул. Он не хотел ничего видеть, но черных очков у доброхота не нашлось, а отворачиваться от неотвратимости Дан как-то не научился. Поэтому он посмотрел на друга.

А тот – на него, с диковатой смесью детской обиды, изумления и восторга.

– Жжется…

Дан сморгнул – и увидел. Не с мертвой покорностью оглушенного животного, с какой только что опускал на тело друга неподвижный взгляд, а по-настоящему, живо и горячо, и, черт возьми, как же это было здорово – видеть, слышать и чувствовать, как нормальное живое существо!

– Чего?

– Жжется, ч-черт!

Оба уставились Мирону на грудь, где еще недавно был вполне целый, пусть и старенький, джемпер корректного цвета. Теперь же зияло нечто вроде миниатюрной копии пшеничного поля после посадки НЛО: круг, лиловый с краев и темнеющий до черноты к центру, вспухшая короста, напоминающая о своем происхождении от обычного трикотажа лишь уцелевшими клочками ниток. В самой середке и вовсе красовалась дырка, маленькая дырочка с обугленными краями, в которой отливало металлом нечто явно неживое. Дан ужаснулся. И думать было нечего пытаться отделить от тела вплавившуюся в него ткань. По всем понятиям Мирон должен прямо сейчас загибаться от болевого шока!

Мирон, однако, загибаться не спешил и даже признаков особых страданий не выказывал. Поморщился, ругнулся, бестрепетно ухватился за край круга – и содрал переродившуюся материю с жалобным стоном. Потрясенный Дан уловил и слова:

– Джемпер… мать… любимый, блин…

Под содранным лоскутом мелькнули («нет, не верю!») чешуи – крупные, выпуклые, отменно отполированные, уложенные тщательно, как пригнанная черепица. Мелькнули – и пропали, будто растворились в чистой бледной коже. И только в одном месте виднелось на коже красное пятнышко, а на нем лежал себе старенький, вытертый крестик. Какие бабки носят. Мирон коснулся крестика.

– Ух ты! Горячий еще.

Перехватил взгляд Дана и почему-то смутился.

– Это бабушка… Нам с Таськой обоим надела, когда мама с папой… В общем, боялась очень за нас. Я ведь толком и не верю, ношу по привычке…

– Елки, что здесь было-то?

Оба вернулись к реальности и заозирались. Бой почти окончился, на подступах к пещере уже звенели сдаваемым оружием пленные, и только кое-где в огромном полутемном зале еще догорали последние сполохи схватки. Истерзанный ящер на алтаре затих, и в бессильно запрокинувшейся голове, в обвисших лапах уже не видно было жизни. Тишина, конечно, не была полной, в ней лязгали клинки, гудели голоса, но после недавнего адского шума и такая оглушала. Наверное, потому что только она и была настоящей, а прочее, все эти поверх нее наброшенные звуки, казалось пустой игрой. И в ней, в этой грозной тишине, вращалась над алтарем могучая воронка. Она раскручивалась тяжело, но неудержимо, как громадный маховик, и напоминала бы смерч, если бы не полное ее безмолвие и не четкая отграниченность от окружающего пространства. Ни свиста, ни рева, ни ураганного ветра, чистая форма, неживая, но до странности жизнеподобная. Она пульсировала и сотрясалась, вытянув книзу жадный хобот, откуда торчала пара подергивающихся ног. Хобот втягивался, все выше утаскивая жертву, воронка раскручивалась и, набрав полную мощь, вдруг исчезла, будто захлопнули дверь.

Человечка в фиолетовой одежде больше не было.

Дан вспоминал, бредя вслед за Мироном по каменистой тропе, в нигде между мирами. Ему было легко сейчас вспоминать и раздумывать – его персональный Вергилий плелся еле-еле. То ли подустал с непривычки, то ли шок от пережитого все-таки накрыл живучего присяжного дознавателя. И Дан был этому рад. Он смотрел на Миронову спину, на лопатки, устало двигающиеся под достопамятным джемпером, а видел совсем другое…

…Когда они выбрались из подземелья, император был уже мертв, а бунт во дворце задавлен. Многие разделили судьбу недалекого Канаса, знавшего слишком много и вместе с тем слишком мало. Большинство предпочло сдаться, и ловчие деловито стаскивали в кучу фамильное оружие под сумрачными взглядами аристократов. Дан без любопытства взглянул на худенькое девчоночье личико существа, которого Первый мир почитал своим императором, а пришедший с ним отряд – даже пополнившийся, потому что погибших сменили недавние охранники алтаря, – с ходу влился в общее дело, как кучка муравьев вливается в муравейник.

На него посматривали, конечно. Былые друзья – с невысказанным вопросом, мальчишки-новички – кто с опаской, а кто и с восторгом, как на лихого бандита. Но молчали и те и другие. Видно, не знал муравейник, кто уполномочен решать подобный вопрос. Понятное дело! Прежде жизнь Ордену ловчих таких вопросов не задавала.

Подоспевший мастер Румил (Дан сдержанно поклонился по старой памяти) выглядел постаревшим и странно суетливым. Словно глубокая усталость опустошила, выпила его, и в пустоту внутри залилась, вместо плотной горячей крови, какая-то совсем посторонняя субстанция. Упершись взглядом в Данову переносицу, он стиснул зубы, так что желваки заходили, и вдруг напомнил прежнего себя. Парней своих погибших считает, сообразил Дан, готовясь к худшему. Но ничего не случилось, мастер замер в отдалении, напряженно кого-то поджидая.

Дан вспоминал. Он, наверное, вздрогнул, когда перед ним внезапно возник тот, кого ждал Румил и никак не чаял увидеть он сам. Вздрогнул, сморгнул, и безмерное счастье сошлось в его душе в последней схватке с непониманием, настороженностью и страшными, непрощающими подозрениями…

…Сейчас он не показался Дану ни очень высоким, ни очень худым, ни очень старым. Человек как человек, рослый, надменный, осанистый, и до почтенной старости, несмотря на седину – нет, не в гриве, просто в волосах, – еще жить и жить. Только теперь Дан понял, что всегда прежде, даже став взрослым, взирал на Маргора глазами ребенка. Прошло совсем немного времени, несколько лет, и вот, перед ним стоит совсем другой человек. Или дело в том, что совсем другой человек смотрит теперь на великого мага?

– Рад тебе, Дан.

У него были выверенные интонации. В меру участия, в меру величавости – и безграничная убежденность в ценности каждого своего слова. Наверное, именно так и должен звучать голос повелителя стихий и людей… Маргор между тем говорил, и Дан очень быстро понял, что говорится это все не только и не столько для его скромной персоны, сколько для приспешников, сторонников, народа, истории – словом, куда более важных слушателей. Старинный порядок Первого мира прогнил. Обожествленная императорская власть, аристократическая вольница, погрязший в собственных дрязгах Совет магов… Сколько возможностей для злоупотребления, сколько смешных и опасных пережитков! Он разъяснял и увещевал, планировал и пророчествовал, грозил и миловал, а заодно прихватывал его, Дана, краешком своего сияния. Как бы ставил на него свою пробу и тем узаконивал беглого ловчего в новом высоком качестве. Потому что – и вот тут Дан впервые в жизни усомнился, что между ушами и разумом у него не зашит злокозненный черный ящик, – потому что ему, любимому бывшему ученику, отводилась роль правой руки… Нет, не так: правой руки Величайшего Всепобедительного Мага Маргора!