- Занятно, - сказал Софрон.
- Называю ихние именашники, - продолжал голос. - Дима, Петя, Софрон, Джим, Пафнутий, Идам, Альберт, Израиль. Они актируют интуицией! Осязание и нюх, и нечто большее, если хотите. Через две с половиной минуты будет старт!
Старики все так же прыгали и улыбались, и тут к ним подошли люди в оранжевых костюмах, взяли за руки и повели к стартовой площадке. И каждого установили на свою полосу.
- Вы их различаете? - спросил Софрон.
- Вы сами, что ли, слепой! - раздраженно воскликнул Головко.
- У меня минус, - признался, Софрон.
- Вон же у них на майках написано - <Софрон>, <Израиль>...
Жукаускас сощурился.
- Да! - крикнул он. - Я увидел. Я буду болеть за своего тезку, а вы?
- Я срал надвое это, - мрачно сказал Головко.
Тот, у кого на желтой майке было написано <Софрон>, был высоким костистым стариком с прекрасными льняными волосами и румяными щеками. Идам был приземистым негром. Дима стоял ближе всего к зрителям, а Петя производил боксирующие движения руками, как будто готовился к поединку. Они все приняли характерную стартовую позу, и за каждым из них встал человек в оранжевом костюме. Эти люди в костюмах одновременно отвели назад правую руку, словно готовясь в нужный момент шлепнуть своих старичков по заднице, или спине, и замерли. Софрон спросил:
- Что это?
- Они их кольнут по сигналу иголкой в попку, - сказал вдруг человек, сидящий справа. - Нужно ведь как-то дать старт! Пистолет-то старички не услышат, а флажок не увидят.
- А как же они будут бежать? - заинтересовался Жукаускас.
- Увидите, приятель. Зрелище преуморительное.
- Готовьсь! - рявкнул бас в громкоговорителе. - Целься... Вотри!
Тут же иголки безжалостно вонзились в старые зады соревнующихся; они вздрогнули, Альберт даже издал какой-то протяжный вопль, и они все бросились вперед, образовав запутанную кучу из своих неуклюжих тел, и начали отбиваться друг от друга руками и ногами, пытаясь куда-то вырваться, хотя понятие направления было для них столь же условно, загадочно и чудесно, как, наверное, свет, или музыка,
- но их на самом деле влекло к началу препятствий и к победной горке, сулящей медаль, и истинная воля, знающая смысл и цель, переполняла их, словно подлинное откровение, явившееся среди тьмы и безмолвия. Петя побежал направо, сошел с дорожки и врезался в барьер, отделяющий трибуны со зрителями, Джим медленно пошел, нащупывая правой ногой путь перед собой, Израиль побежал трусцой, двигаясь в сторону детской площадки, а Софрон развернулся и быстро бежал в обратном направлении. Идам и Пафнутий столкнулись и упали, и теперь никак не могли встать, потому что их ноги запутались, а сзади о них споткнулся Альберт и со страшной силой рухнул на дорожку, перепрыгнув своих конкурентов и ободрав себе щеку. Дима двигался влево. Во всем этом был подлинный разброд; некое броуновское человеческое движение, не имеющее видимой цели, но обладающее строгим внутренним законом,
- Замочись! - воскликнул вдруг голос в громкоговорителе.
- В шмат! У-ля-ля!
Стадион тут же взорвался воплями и поощрительными восклицаниями, в которых слышались имена участников. Группка молодежи, сидящая высоко сзади, хлопала в ладоши и кричала:
- Пы-пы-пы!
Пы-пы-пы!
Справа от Головко раздавался отвратительный громкий свист и топот, и пьяный голос ревел:
- Якутское старчество!
Слева от Софрона подросток пищал:
- Мандустра!
Что-то щелкнуло, и заиграла энергичная маршевая музыка. Потом она оборвалась, и опять включился тот же самый голос-бас:
- Напряженная, великолепная борьба! Приятели, мы здесь! Софрон, Софрон... Туды, сюды. Израиль продвигается! Он победит? Идам встает... Ха-ха-ха, ребятишки! Альберт достиг Димы! Шо это?
Приземистому Идаму, видимо, надоело выпутываться из Пафнутия, и он сильно ударил его кулаком наобум, попав в нос. Пошла кровь, которую не видел ни тот, ни другой. Пафнутий осоловело водил своей головой туда-сюда, но руки его цепко держали трусы Идама. Идам размахнулся и ударил еще раз.
- Ай-яй-яй! - прогремел голос. - Суд назначает фук. Нельзя драться на дорожке. Это не детская площадка!
Тут же подбежали два человека в оранжевых костюмах, взяли Идама за локти и резко поставили на ноги. Один из них пробил Идаму четыре пощечины. Тот склонил голову и поднял руки вверх. Немедленно с него сняли майку, обнажив белый костлявый торс с выпуклым безобразным животом. Потом его развернули и оставили в покое. Врач в зеленом халате подошел к Пафнутию и начал делать различные манипуляции, останавливающие кровь из носа. Пафнутий встал, как-то благодарно рыгнул, и, зажимая свой нос ватой, шатаясь, побежал вперед. Дезориентированный Идам медленно пошел к центру стадиона.
- Вам не надоело? - спросил Софрон Жукаускас.
- Не все ли равно, - равнодушно сказал Головко.
- Вы хотите это перенять для вашего великоеврейского всемирного Израиля?
Головко помолчал, потом рявкнул:
- Хватит меня донимать! Я вам душу вылил, я изобрел целое будущее, придумал возможный путь, открыл новый свет!.. А вы меня упрекаете! Ты сам ведь - Исаич, приятель!..
- Я - якутянин! - гордо заявил Софрон.
- А я - гражданин мира.
- Гражданин Мирного?
- Отвяжитесь, - отрезал Головко и стал нарочито внимательно смотреть на беговую дорожку.
Там продолжались великолепные чудовищные соревнования, доставляющие возможность несчастным обездоленным ощутить свою неожиданную мощь и насладиться забрезжившим азартом; и все участники настолько были устремлены в свои иллюзорные цели, объективно оказывающиеся разнонаправленной неразберихой, в которой никто никому не мешал ощущать свое лидерство, что все это старческое потешное представление походило на какую-то панк-казнь, где вместо нормальной головы, издеваясь, собираются отрубить специально подготовленный разрисованный, приклеенный арбуз, но потом, промахнувшись, рубят настоящую живую татуированную кисть руки. Все смешалось во всеобщем стремлении к победе. Идам пошел в лабиринт и блуждал там на четвереньках, все время улыбаясь от того, что он осознал, что он - в лабиринте, и движется вперед. К нему подошли двое в оранжевых костюмах, взяли его и вывели оттуда, и он закричал, пытаясь драться, но его отнесли к палатке, и он остался там, разочарованно начав пускать слюну. Израиль нащупал брусья и завис на них, раскачиваясь. Со стадиона кричали: <Вернуть Идама!>, и тогда двое в оранжевых костюмах опять подошли к слюнявому Идаму, подхватили его и снова впустили в лабиринт. Он пошел внутри лабиринта вперед, протянув руку и подняв голову вверх. Израиль раскачивался на брусьях, словно не желая ничего другого. Пафнутий споткнулся о бордюр песочницы, упал туда внутрь и остался лежать. Джим сел на дороге и тяжело дышал, как будто все, что он здесь делал, не имело смысла. Софрон уперся в козла и ощупывал его. Альберт подошел к нему и тронул его. Тут же двое в оранжевых костюмах отвели упирающегося Софрона к коню. Неожиданно он вскочил на коня, сел верхом и стал бить пятками по черному кожаному покрытию коня. Петя производил боксирующие движения руками и стоял на месте, выказывая безразличие. Дима вошел в палатку и пропал там. Пафнутий лежал в песочнице и не поднимался. Через какое-то время три служителя в оранжевых костюмах подошли, перевернули его, и стала видна кровь на его неподвижном лице. Они взяли Пафнутия за руки и за ноги и унесли с поля.