Русалия - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Амутных cтр.№ 83

Дорога впрямь оказалась каверзной, поскольку никакой дороги там и не было. Княгиня с дружинниками влезла в такую дебрь, что продвигаться удавалось с величайшим трудом. Хорошо еще, что на деревьях и кустах не успели появиться листья, иначе точно пришлось бы одежу наизнанку выворачивать [325] . (Впрочем, беда не по лесу ходит, а по людям). Впереди заедино с провожатым из местных двигались, топорами и большими боевыми ножами прокладывая путь остальным, пять дружинников верхом и пятеро пехтурой, сменяясь каждую четверть часа.

Долго ли, коротко ли (как говорится: не так скоро дело делается, как скоро сказка сказывается) продиралась Ольга сквозь чащу, но вот указывавший путь мужичок — краснорожий малый с плутоватыми узкими глазками — повернул своего старичишку-мерина, на ходу срывая с головы мятый войлочный колпак, подъехал к княгине, и почему-то безостановочно с превеликим усердием кланяясь, стал просить дозволения остаться здесь, не ехать дальше, поскольку к месту уже прибыли, и вон, за теми деревьями озеро, а на берегу избушка самого Богомила, и просит он дозволения не ехать дальше не потому, что, может, кто думает, что он боится Водовика и Водяночки, живущих в озере, ведь Вторак видел же, как Водовик прошлой осенью по озеру на соме катался, — и ничего, а просит он не пускать его туда, поскольку не может замахиваться на спокой святого человека, им, князьям, это можно, конечно, а ему, человеку маленькому, никак нельзя, и потому просит он, чтобы… Но Ольга и не помышляла о присутствии кого бы то ни было лишнего при ее переговорах с волхвом, потому она отдала мужичка под пригляд дружинников, взяла с собой Свенельда, могуч-богатыря Рулава, Вуефаста и еще Болеслава и, ударив свою кобылу, первая стронулась с места.

Когда последняя мережа безлистных ветвей перестала умалять свободу взора, глазам Ольги открылось малюсенькое лесное озеро, искристое зерцало которого, цвета точно такого, как небо, обведено было обрамлением из ноздреватого снега, покрывавшего берега. И в этой водно-небесной просини, меж снежных облаков, кто-то плавал. Нет, не Водовик верхом на соме, то был человек, и, поскольку никому постороннему здесь оказаться было немыслимо, человек этот и был Богомилом.

Он, вероятно, увидел, а еще раньше и услышал (в такой-то глуши) приближение незваных гостей, но ничем то не выказал. Вид купающегося в ледяной воде человека хоть и не был диковиной на Руси, а все-таки заставил Ольгу, укутанную в шубу, содрогнуться. И тут ей пришло на ум, что негоже ей, княгине, стоять и таращиться на голого мужчину (тем более, что в этот момент тот подплывал к берегу), — она отступила в лес, спешилась и, удивляясь тому, что ноздри ее, вдыхая едва подкрашенный пробуждающимся зелием [326] воздух, дрожат, вперилась взглядом в серебристо-коричневый прошлогодний дубовый лист на снегу, наполовину утонивший в лиловатой фигурной лунке, в точности повторявшей его прихотливую форму. Для селян вид обнаженного тела никогда не считался чем-то запретным, целой деревней они могли отправиться мыться на реку, вместе мужики и бабы, и при том (что признавали даже въедчивые до чужой нравственности иноземцы) немыслимо было совершение прелюбодеяния, ибо даже прирожденные любострастники не хотели бы за то быть привязанными к согнутым деревьям, а впоследствии разорванными надвое; а что до бодрящего воздействия чужой наготы на воображение, так ведь пребывание во власти чувственных побуждений — и есть наиболее плодотворное побуждение к деятельности того, чье назначение — укреплять материальное основание своего народа. Но тому, кто ощущает внутри силы не только для воспроизводства численности подобных себе, приходится с большой осторожностью относиться к ценностям грубого мира, ведь сословия, охраняющие творчество народа, не могут себе позволить долго находиться под вещественной властью.

Пока Ольга, согласно этому правилу, отдавала дань нормам своего сословия, Богомил вышел на берег, поднял лежавший прямо на снегу утиральник, которым являлся широкий полотняный лоскут, растер им спину и грудь до красноты, и тогда, ступая босыми ногами по слабому хрусткому насту, не оглядываясь на стоявших в стороне людей, потопал к избушке. И Ольгины витязи не без досады должны были отметить, что сильное тело этого отшельника, может быть, и могло показаться несколько суховатым, но в свежести и подобранности, пожалуй, превосходило их богатырскую стать. И поскольку по-настоящему возвышенный дух еще никогда не поселялся в уродливой оболочке, должно статься, лучшего пристанища, чем этот человек, ему было и не найти.

После того, как дверь за Богомилом захлопнулась, Ольга подождала еще какое-то время, показавшееся ей достаточным для того, чтобы волхв приготовился к встрече гостей, и после того кивнула своей троице — пора!

Вуефаст стукнул в дверь своим громадным кулачищем раз, другой, — ответа не последовало, — тогда он распахнул ее, заглянул внутрь, буркнув какое-то приветствие, вошел первым, а затем жестом пригласил войти княгиню.

Внутренность избенки была, может быть, сажень на полторы, но Ольге она показалась огромной и пустынной. Такое ощущение создавалось даже и не потому, что из всех известных человеческому хозяйству вещей здесь находились узкая лавка без приголовника, крохотная печурка, топор, какая-то непонятная одежа, вроде тех шуб, которые самые горькие нищеброды себе ладят из веретья, а внутрь для тепла солому суют (вот, почитай, и все, что удалось сразу углядеть), но все это как-то странно и даже неприятно излучало невероятную нечеловеческую чистоту. А сам хозяин сидел в углу на полу, скрестив ноги, в одних коротких, до колена, русских штанах и глядел на огонек маленького масляного светильничка.

— Доброго здоровья тебе, достопочтенный волхв! — возгласила Ольга, и ее небольшая свита пробубнила что-то подобное следом за ее спиной.

Княгиня очень хотела придать словам своим добросердечия и ласковости, но непонятно почему, приветствие вышло у нее каким-то торжественным и надменным. Волхв не пошевелился. Имевшая иной опыт общения с киевскими волхвами Ольга ощутила шевеление тихой ярости внутри себя, но ей удалось совладать с собой; чуть помолчав, она продолжала:

— Ты конечно удивлен, что сама княгиня явилась к тебе. Но если уж я полдня продиралась сюда сквозь дебрь, — значит с пустыми руками не уйду.

Она ненадолго примолкла, — мертвенная невозмутимость волхва могла производить на Ольгу впечатление одной лишь несказанной дерзости, — черви негодования изнутри точили ее кожу. Массивный гладкий затылок, по которому от маковки до пояса спускалась мокрая прядь светлых волос, своей неподвижностью будто насмешничал над ее словоохотливостью. Ольга заговорила вновь, но теперь слова вырывавшиеся из нее сделались вовсе резкими и как-то неестественно надутыми:

— Сын мой, Святослав, малолеток еще, но поелику древляне, что звериным обычаем живут в грязи и срамословят при отцах, и едят всякую дрянь — вшей и мух, кошек, змей и мертвецов своих, убили они его отца, мужа моего, Игоря и сиротой оставили, вот и достается ему оперяться поскорей. Вот и хочу я, чтобы он то вежество, с каким семилетних ознакомлять начинают, уже сейчас постигал. Не дали ему Рожаницы — Судиницы, Леля с Ладою, досуга для праздношатания. От людей же я слыхала, что нет на моей земле волхва ученее Богомила. Вот и хочу я тебя в свой терем взять, чтобы князя вразумлял, чтобы стал Святослав всех царей мудрее.