Как живут мертвецы - читать онлайн книгу. Автор: Уилл Селф cтр.№ 46

Если история двадцатого века может считаться олицетворением конструкторских нововведений, этот Общественный центр, несомненно, был воплощением Первой мировой войны. Холл методистской церкви, ставший ничьей землей, выстоявший под обстрелом гаубиц истории. Мы вошли через бетонную траншею. Пустая казарма, как я и ждала, — обшарпанный линолеум на полу, беленые стены бетонного блока, двери, ведущие в складские помещения, каморки-кабинеты и туалеты. В мужском три обычных писсуара наверняка соседствовали с одним крохотным. Через раздаточное окно было видно кухню, в которой исходил паром электрический чайник, а два человека разливали чай по пластиковым стаканчикам и раскладывали печенье по одноразовым тарелкам. Наверху к огнеупорному кафелю были прикреплены цепями пять больших светящихся полос. Удлиненные солнца светили вниз на собравшуюся компанию — около тридцати мужчин и женщин, неловко стоявших группами здесь и там, переминались с ноги на ногу, как если бы у них на всех был один переполненный мочевой пузырь.

В тот момент я подумала, что это оптический эффект, вызванный полосами света, мерцающими в темноте за ложными окнами. Потому что я увидела лучи еще более желтого цвета, которые шли из голов людей, из самой макушки, и отражались от потолка, образуя странные нимбы над их обыкновенными головами.

Я полагаю, вы сами не раз были на собраниях Персонально мертвых. В таком случае, что мне сказать об этих людях? Только то, что они были из тех, кто ходит на такие собрания — неоднозначные мероприятия, организованные неопределенными группами из неизвестных побуждений. Временные искатели временных истин. Конечно, присутствовали здесь странные типы с кольцом в губе и наверченными на шею ожерельями — вроде тех, что я видела утром в кафе, но они были лишь закваской для обычного лондонского серого хлеба. Женщины средних лет, старые женщины, очень старые, сморщенные старухи с тяжелыми головами в сбившихся набок синтетических платках, в бесформенных пальто, с распухшими руками, лондонские жители. Чосеровские фенотипы. Мужчины численно превосходили женщин, но выглядели еще более безрадостно. Они держали в руках туго свернутые газеты или зонтики, словно эстафетные палочки, о которых забыли. Как правило, они были моложе женщин, но чертовски бесцветны! Не мужчина, а бумажная фигурка, небрежно вырезанная из образцов для вязания в старых «Вуманз релм». Мужчина из средних рядов групповых фотографий. Мужчина на рекламе, которую рассматриваешь, пока стоишь на движущемся эскалаторе. Мужчина, чей детородный орган — лишь деталь, отмеченная в каталожной карточке, пылящейся в одном из кабинетов института Кинси. Статистический мужчина. Напоминает профессиональных нищих, с которыми мне приходилось сталкиваться: «Миссус, это пятерка, а не двадцать» — или переходить улицу, чтобы не иметь с ними дела. Вечные неудачники, бездельничающие без всякой причины. Всегда исчезающие за углом, вызывая легкую паранойю.

Пока эта просвечивающая команда растаскивала штабеля пластиковых стульев у стен и расставляла их свободным овалом, я отметила и другие особенности собрания. Стены были облеплены листками со своеобразными призывами: «ЖИВИ И ДАЙ УМЕРЕТЬ ДРУГИМ»; «НЕ ДУМАЙ, НЕ ДУМАЙ, НЕ ДУМАЙ»; «ДЕЛО ПЛОХО»; «НА ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ». Надписи были так же грубы, как и чувства, — чья-то дрожащая рука зря бралась за фломастер. Листки никуда не годились, но рядом с раздаточным окном висели два плаката, которые оказались гораздо хуже. На них значилось:

Двенадцать ступеней Персонально мертвого

1. Мы поняли, что умерли и наша жизнь окончена.

2. Мы пришли к выводу, что ничему не верим.

3. Мы решили подробно вспомнить нашу прежнюю жизнь.

4. Мы провели исследования и составили пугающий реестр наших манер и нервных тиков.

5. Мы показали этот реестр нашим посмертным проводникам и подверглись их осмеянию.

6. Мы вполне готовы покинуть самих себя.

7. Мы дожидаемся небытия.

8. Мы составили список всех, кого ненавидим.

9. Мы запомнили их.

10. Мы продолжаем составлять ежедневный реестр и вписываем туда все, что кажется нам тревожным.

11. Мы стремимся путем медитации совершенствовать свое бессознательное состояние и изоляцию.

12. Уничтожив себя духовно в результате прохождения этих ступеней, мы передаем это послание новоумершим.

А также:

Двенадцать принципов Персонально мертвого

1. Главная цель — наше общее уничтожение, индивидуальная смерть зависит от сплоченности умерших.

2. Для нашей групповой цели не существует абсолютного авторитета; обычно нами управляют мелкие бюрократы.

3. Единственным условием членства является смерть.

4. Каждая группа самостоятельна — откровенно говоря, кому какое дело?

5. У каждой группы единственная исходная цель — передать это послание новоумершим.

6. Персонально мертвый никогда не должен ставить свое имя на векселях или одалживать его какому-либо живому объекту или предприятию, если не хочет напугать их до смерти.

7. Каждая группа Персонально мертвых полностью самостоятельна и не имеет права получать пожертвования со стороны.

8. Персонально мертвые не профессионалы, в отличие от наших посмертных проводников, которые по большей части принадлежат к традиционным народам и могут умиротворяться с помощью раковин каури, трещоток, презервативов и любого другого привлекательного для них барахла.

9. Персонально мертвые сверхорганизованы, по большей части это не имеющая цели и неэффективная бюрократия.

10. У персонально мертвых столько различных мнений, что они взаимно исключают друг друга, поскольку равноценны.

11. Наша политика в отношении паблик рилейшнз основана на обмане. На уровне прессы, радио и фильмов мы должны постоянно поддерживать иллюзию, что мы живы.

12. В основе всех наших тезисов лежит индивидуальность как напоминание о том, что надо ставить личность выше принципов.

Сейчас, на этой стадии смерти, я стала думать о своей прежней жизни с восхитительным пренебрежением. Зачем беспокоиться о дочери-наркоманке, если я все равно не могу поменять ей засранных пеленок? Зачем метать громы и молнии в мистера и миссис Элверс, если это не приносит им ни малейшего неудобства? Поэтому я умерила свои ежедневные муки, из которых сплетала и расплетала колыбельку для кошки. Два Дейва, с которыми меня связывали жизненные обязательства — да хрен с ними. Могли бы они стать благодаря мне более нежными, более внимательными любовниками, отцами, друзьями? Наверно, нет. Мой мошенник отец… моя садистка мать? А пощечины и пинки, достававшиеся мне на протяжении шестидесяти пяти лет? Исчезли — или, по крайней мере, не актуальны. Кажется, даже мои главные гонители были лишь на ярких, но эпизодических ролях; теперь они значат не больше, чем значки с выражением протеста на лацканах халата Джейн Боуэн.

Я должна была бы осознать чудовищность того, что в моей жизни все было пропитано злобой, — но этого не случилось. Наверное, как ни трудно это себе представить, мое теперешнее спокойствие поглотило всю эту злобу, и я просто поверила: смерть, вероятно, смягчила меня.