Обезьяны - читать онлайн книгу. Автор: Уилл Селф cтр.№ 60

— Как знать, доктор Буснер, как знать… Они, так показать, не вполне характерны для Саймона, совсем не похожи на его прошлые работы. Они очень… очень наглядны…

— Так, так. А что на них изображено «хуууу»?

— «Хуууу» тело, доктор Буснер, тело типичного шимпанзе, над которым издеваются, которое убивают и рвут на части условия жизни в современном городе. — Джордж не спеша подбирался к своей любимой теме, пальцы легко и ритмично складывались в знаки. — Мне кажется, Саймону удалось сотворить нечто поистине примечательное, эти картины, по-моему, подлинный прорыв, хотя я вовсе не уверен, созначатся ли со мной критики.

— Что же, что же, посмотрим, давайте посмотрим. Джейн, ты не против «хуууу»?

Джейн Боуэн отстранилась от Сары и дружески хлопнула ее по заднице.

— Но постойте, доктор Буснер, — показала Сара, — что вы покажете о Саймоне, как вам кажется, ему лучше «хууу»? Что вы собираетесь с ним делать «хууу»?

Буснер подполз к Саре и немного неуклюже погладил ее по голове:

— «Хууу», «хуууу» сколько вопросов. Я очень хорошо понимаю «грууунннн», мисс Пизенхьюм, как вы расстроены, но даже предварительный диагноз ставить пока рановато. Ваш самец все еще в кризисе, но у нас нет никаких причин полагать — пока, подчеркиваю, — что его нельзя излечить. Я, как вы знаете, придерживаюсь целостного и психофизического подхода к тому, что принято обозначать «психическими заболеваниями». Мне важна обезьяна целиком, и поэтому я здесь. Мы надеемся, что сумеем завтра провести кое-какие обследования, сделать Саймону кое-какие анализы и прочее. Почему бы вам не позвонить доктору Боуэн завтра после второго обеда — к тому времени у нас, возможно, будут для вас новости.

Закончив эту последовательность, Буснер на прощание громко ухнул всем присутствующим, побарабанил пальцами по металлическому мусорному баку, схватил Боуэн под лапу и вошел в галерею.

Уже несколько часов в палате номер шесть ничего не происходило. Саймон Дайкс, художник, лежал в гнезде, обхватив передними лапами всклокоченную голову. Сквозь означенную часть тела на всем скаку проносилась кавалерийская дивизия образов. Изображенное на его картинах; раскиданные в разные стороны тела, сожженные тела, тела, пропущенные через мясорубку, тела, пропущенные через хлебоуборочный комбайн, тела, не понимающие, где они и что они, тела, вступающие в сношения с совершенно не подходящими для этой цели обезьянами; видения улыбались во всю пасть, клацали челюстями, спорили с ним, кто реален — он или они. Художник стонал и ворочался, ворочался и стонал.

Зверь-который-утверждал-что-он-Сара показал, что сегодня вечером открывается его выставка, закрытый просмотр и все такое. Если я сошел с ума, сплел воедино Саймон мысль со стоном, мне было бы на это наплевать, я бы даже не понял, о чем все это, не так ли? Но мне не плевать, и я понимаю, о чем это. Прямо вижу, как они поливают меня дерьмом… поливают меня дерьмом… точь-в-точь как я сам поливаю дерьмом здешних чудовищ.

Так кто же они? Саймон вообразил себе Галерею Джорджа Левинсона, заполненную шимпанзе. Совершенно нелепая картина, животные с угловатыми задами, с кривыми стариковскими лапами, с покрытыми грибком ушами. Вот они жестикулируют перед картинами своими тошнотворными пальцами, кривляются и не пойми как передают смысл — и все поголовно суют свои жопы в морды друг другу, запускают пальцы друг другу в шерсть. Вот все они валятся на пол и превращаются в один большой шебуршащийся звероковер — глупейшая из пародий на преклонение перед искусством! Но постойте-ка, а пародия ли?

Впервые с того судьбоносного момента, когда Саймон проснулся в одной постели с обезьяной, он подумал, что содержание его галлюцинаций, эти бесконечные обезьяньи морды, невесть как заслоняющие собой человеческие лица, созданы, составлены из тех же кирпичиков, что и его собственные язвительные словечки и мысли, сотканы из тех же нитей, что его собственные страхи и мании. Ведь, по сути, что такое обезьяны, если не исковерканные, извращенные варианты Тела с большой буквы? И действительно, единственное, в чем он не мог сомневаться, — это в телесности, в воплощенности этих чудовищ. Все остальное, о чем они тут показывают, — чистой воды нонсенс, чушь лошадиная. Ну, или не знаю, подумал Саймон, чушь не чушь, но я, во всяком случае, не готов принимать это за истину.

Саймон решил, что в этих мыслях содержится рациональное зерно, и успокоился. Загляни сейчас в глазок темной палаты некий сочувственный наблюдатель, он бы отметил, что Саймон переменил позу, расслабил члены. Художник издал пару-другую гнездовых рыков, поворочался, устроился поудобнее и стал ждать этих макак с их седативными шприцами.

Допустим, выставка в самом деле открылась сегодня вечером. Где в таком случае была Сара? Джордж Левинсон, конечно, не стал организовывать дополнительный банкет для особенно избранных — на такой можно зазвать гостей, только предложив им на десерт самого Саймона, а Саймон в больнице. Значит, Сара пошла прямо на вернисаж, с Тони и Брейтуэйтами, несомненно, а потом — в «Силинк» пропустить стаканчик-другой. Саймон вообразил себе Сару в «Силинке», как она спокойно сидит за стойкой, как любой может прикоснуться к ней… при этой мысли Саймон почувствовал себя так, словно кто-то со всей силы ударил его в живот. Ощутил ядовитое жжение похоти и острое жало ревности. Вспомнил, как выглядит Сара, когда хочет его, как ее зрачки расширяются, будто наполняясь неведомой силой, которой она сама удивляется. Вспомнил, как выглядят ее ноги, когда она ползет по нему вверх, садится на него сверху, впускает в себя. Он застонал и недовольно задергался. Где она сейчас? Думает ли о нем?

Она, конечно, думала о нем, о Саймоне. Но кроме этого, она думала о члене Кена Брейтуэйта, который влетал в нее баллистической ракетой и грозил взорваться у нее внутри. По этой причине ее мысли были несколько затуманены и спутаны.

Шимпанзе начали спариваться на лестнице, на полпути вниз от главного бара к туалетам клуба «Силинк». Кен даже не стал особенно ухаживать за Сарой, просто показал ей, что не прочь трахнуться. И, честно показывая, именно эта его бесцеремонность — так, пощелкал пальцами, и всё — заставила ее согласиться. Спаривание с Кеном, так она чувствовала, будет чем-то вроде успокоительного, как спаривание с преподобным Питером.

Так и оказалось. Сара оперлась на поручень, Кен вошел в нее с потрясающей легкостью — ее мозоль, такая расслабленная, такая влажная, словно всосала его внутрь себя. Кен был просто в восторге. Его стройное тело извивалось вокруг нее, билось об нее, а пальцы стучали по белой шерсти у нее на шее:

— Твоя «груннн» мозоль, твоя «грууннн» мозоль, твоооояяяяяя моооозоооооллллль… — а затем он заскулил и завыл уже по-настоящему.

Шимпанзе, которым в это время пришло в голову воспользоваться лестницей, были вынуждены перебираться через совокупляющуюся парочку, но ни одна обезьяна не показала им ни знака. В клубе считалось дурным тоном жестикулировать на предмет спаривания, и все старались вести себя как полагается.

Кен кончил с потрясающей скоростью — и выскользнул из нее как молния, а заостренный, загнутый конец его члена чиркнул по ее влагалищу именно так, как нужно, и Сара сама кончила, громко завопив и защелкав зубами. Она ощутила, как струя спермы Кена бьет ей в спину, стекает по шерсти.