Луденские бесы - читать онлайн книгу. Автор: Олдос Хаксли cтр.№ 79

Итак, он отказался от здоровья, от работы, от отдыха. Но все еще оставались виды деятельности, в которых столь блестяще проявлялись его таланты и ученость: проповеди, написание теологических трактатов, благочестивые поэмы, которыми Сурен так гордился. После долгих и тягостных сомнений Сурен решает уничтожить все написанное им. Рукописи нескольких книг, а также многие другие бумаги частью изорваны в клочки, частью сожжены. Теперь он «избавился от всего, что имел, и остался совершенно обнаженным перед своими страданиями». Он предался «в руки Труженика, который (уверяю вас) продолжает Свою работу, заставляя меня идти тяжкими тропами, против которых восстает все мое естество».

Несколько месяцев спустя «тропы» стали и вовсе невыносимыми. Сурен уже не может описать свои физические и нравственные страдания. С 1639 до 1657 года он никому ничего не пишет. Все это время он был подвержен странной болезни — патологической неграмотности, то есть он утратил умение читать и писать. Иногда ему трудно было даже говорить. Жан-Жозеф находился в изолированности от всех, с внешним миром не общался. Быть оторванным от людей оказалось нелегко, но во сто крат хуже была оторванность от Господа, на которую он сам себя обрек. Незадолго до возвращения из Аннеси Сурен пришел к убеждению (сохранившемуся на много лет), что он проклят уже при жизни. Ему оставалось только с отчаянием ждать смерти, после которой он попадет из земного ада в ад еще более ужасный.

Духовник и руководство ордена уверяли Сурена, что милосердие Господа безгранично и что всякий живущий не может считать себя окончательно проклятым. Один ученый теолог доказывал это Жан-Жозефу при помощи силлогизмов; другой пришел в больницу, нагруженный увесистыми фолиантами и произнес целую лекцию, ссылаясь на авторитет отцов церкви. Все было тщетно. Сурен знал наверняка, что он пропал, что бесы, над которыми он в свое время одержал победу, уже готовят ему уютное местечко средь языков вечного пламени. Монахи могли говорить все, что угодно, но факты и собственные поступки страдальца не оставляли почвы для сомнений. Всякое событие, всякая мысль и всякое чувство лишь усугубляли отчаяние Сурена. Если он сидел рядом с камином, то оттуда непременно выскакивала нацеленная на него искра (прообраз вечного проклятия). Если он входил в церковь, то непременно в ту минуту, когда священник произносил какую-нибудь фразу о Божьем Суде, об осуждении неправедных — и предназначалось это высказывание для него, Сурена. Когда Жан-Жозеф слушал проповедь, ему всякий раз казалось, что слова о «потерянной душе» предназначены персонально ему. Однажды, когда он молился у ложа умирающего монаха, ему вдруг пришло в голову, что он, подобно Урбену Грандье, стал колдуном и обладает властью вселять дьяволов в тела невинных людей. Именно этим он сейчас и занимается — читает заклятья над умирающим, приказывает Левиафану, демону гордыни, овладеть сим телом; призывает Исакаарона, демона похоти, демона шутовства Валаама и повелителя богохульств Бегемота накинуться на беззащитную жертву, на человека, который, накануне встречи с вечностью, готовится к главному шагу своего бытия. Если в такой миг душа исполняется любви и веры, все будет хорошо. Если же нет… Сурен чувствовал, как в воздухе запахло серой, услышал истошный вой и зубовный скрежет. Оказывается, это он сам, помимо своей воли (а может быть, и намеренно?), призывал бесов, надеялся, что они предстанут перед ним. Вдруг умирающий заметался на кровати и забредил — причем не так, как прежде, о Господе, Христе и Деве Марии, о Божьей благодати и райском блаженстве, но о каких-то черных крылах, невыразимых ужасах и тягостных сомнениях. В полнейшей панике Жан-Жозеф понял, что его собственные подозрения справедливы: он действительно превратился в колдуна! К этим внешним доказательствам того, что его душа проклята, добавлялись внутренние ощущения, словно бы ниспосылаемые ему некой враждебной, сверхъестественной силой. Сурен писал: «Тот, кто говорит о Боге, должен иметь в виду целый океан суровостей и лишений, превосходящих всякое воображение». В долгие часы, полные беспомощности, лежа в параличе, Жан-Жозеф видел перед собой «свидетельства Божьего гнева такой ярости, что с этой болью не может сравниться ничто на свете». Шли годы, один вид страданий сменялся другим, но ощущение того, что Бог враждебен ему, никогда не покидало Сурена. Он верил в это разумом, чувствовал враждебность Всевышнего, как бремя невыносимой тяжести. То было время Божьего осуждения. Он не мог выносить эту муку, но в то же время она никогда не оставляла его.

Ощущение усиливалось благодаря вновь и вновь повторявшимся видениям — таким ярким, почти материальным, что Сурен иногда сам не мог понять, какими глазами он видел эти картины: глазами души или глазами тела. По большей части то были видения Христа. Но не Христа Спасителя, а Христа Судии. В этих видениях Христос не поучал и не страдал, а восседал на престоле, как это будет в день Страшного Суда, и взирал на нераскаявшегося грешника. Именно таким увидят Христа проклятые на вечные муки. На лике Христа было написано «выражение неизъяснимого гнева», отвращения и мстительной ненависти. Иногда Он виделся Жан-Жозефу в виде вооруженного человека в алом плаще. Бывало, что под сводом церковных врат возникало видение, запрещавшее грешнику приблизиться. Иногда же Христос, окутанный радужным сиянием, возникал из дароносицы, и тогда несчастный Сурен чувствовал, как на него обрушивается волна ненависти — один раз, она чуть не опрокинула его с лестницы во время религиозной процессии. Но бывали и другие времена, когда Сурен вдруг начинал сомневаться — даже не сомневался, а знал наверняка, — что Кальвин совершенно прав, и в Священных Дарах никакого Христа нет. Промежуточного пути быть не могло: или одно, или другое. Когда Сурен верил в то, что освященная просфора — часть тела Христова, тем самым он признавал, что Христос его проклял. Если же оказывалось, что еретическая доктрина права и в просфоре никакого Христа нет, то все равно выходило, что душа Сурена проклята.

Ему являлся не только Христос. Иногда он видел Пресвятую Деву, взиравшую на него с возмущением и ужасом. Она поднимала руку, метала в грешника ослепительные молнии, и несчастное тело Жан-Жозефа сотрясалось от невыносимой боли. Иногда перед больным представали святые, все они тоже ненавидели его и поражали молниями. Сурен видел их во сне, просыпаясь в ту самую минуту, когда его тело пронзал карающий удар молнии. Иной раз к нему приходили святые, которых он никак не ожидал. Например, однажды его поразил молнией «Святой Эдуард, король Английский». Что это был за Эдуард — Эдуард Мученик или несчастный Эдуард Исповедник? Так или иначе, «Святой Эдуард» обрушил на Сурена «ужасающий гнев, и я совершенно убежден, что эта кара (метание молний) уготована всем грешникам, обретающимся в аду».

В самом начале долгого изгнания из мира людей и Бога Сурен еще был способен, во всяком случае в хорошие дни, кое-как восстанавливать контакт с окружающей средой. «Я все время преследовал моих начальников и других иезуитов, рассказывая им о том, что происходит в моей душе». Но тщетно. Один из главных ужасов безумия состоит в том, что человек чувствует, как между ним и остальными разверзается пропасть. Невозможно сравнить состояние человека больного, человека парализованного, с состоянием здорового мужчины или здоровой женщины. Вселенная, где живет параличный, недоступна пониманию тех, кто может свободно управлять своим телом. Любовь может построить мост, но не может устранить пропасть. А там где нет любви, там нет даже и моста.