Круги в пустоте - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Каплан cтр.№ 24

— Да никуда она не делась, — чуть вспыхнув, возразила Аня. — Человек меняется, а личность все равно та же самая остается. Просто можно жить, все время умирая, а можно возродиться в таинстве крещения и жить уже не для себя, а для Господа, для ближних, для всех, кого любишь. Потому что Бог — Он ведь и есть любовь.

— Ну хорошо, хорошо, — чуть быстрее, чем следовало, произнес Хайяар, — допустим, ты права, и внутренне переродилась. Бывает, хотя и реже, чем принято думать. Но вот ты веришь, веришь — а получаешь ли какое-то подтверждение своей вере? Что твой Бог делает для тебя? Как ты сами изменила свою жизнь — более-менее понятно. В церковь ходишь, посты соблюдаешь, молишься… А как изменил ее Он? Я это к чему говорю: вот не верила бы ты в Бога, и что было бы иначе? В университет бы не поступила? Лицом подурнела? Юноши бы на тебя не засматривались?

— При чем тут это? — непонимающе посмотрела на него Аня.

— Да просто мне казалось, что вот если какому-нибудь богу верить и служить, так и он про тебя не забудет, поможет, когда попросишь, и не вообще поможет, как-нибудь абстрактно-философски, а совершенно конкретно. Все по честному выходит, без дураков — ты ему, допустим, жертву, свечку, еще чего, он тебе пятерку на экзамене сделает, зубную боль снимет, от тех же хулиганов защитит. Ты даешь, и ты же получаешь, и видишь, что получаешь…

— Да ведь это, Константин Сергеевич, самое настоящее язычество и есть! — задорно рассмеялась Аня. — Классический пример, ну прямо в учебник культурологии! Ты мне, я тебе, баш на баш. А если бог помог, губы ему сметаной обмазать, а не помог — палкой высечь, да? Да какая же тут вера? Это сплошной расчет, как в магазине. Тут нет места для доверия, для любви.

— Интересная, однако, получается картина, — негромко ответил Хайяар. — Если я, к примеру, кого люблю и знаю, что у него проблема — я всегда вмешаюсь и сделаю, что в моих силах. И не тайно сделаю, а открыто. И те, кто меня любят, об этом знают. А у тебя с твоим Богом выходят какие-то странные отношения — чтобы ты могла доверять и любить, Он зачем-то от тебя прячется, не показывает своего лица, не защищает в беде.

— С чего это вы взяли, что не защищает? — слегка обиженным тоном отозвалась Аня.

— Да вижу просто. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя сегодняшний случай на лестнице. Ну как тебе твой Бог помог? Шибанул уродов молнией? Парализовал? Или, может, пробудил в них совесть и стыд? А ведь ты наверняка молилась Ему, надеялась…

— Так Он ведь и помог, — недоуменно сказала Аня. — Он вас ведь и прислал. Не обязательно же непременно молнией. Вот вы же сами говорили — приди вы на десять минут раньше, или на десять позже… Но ведь ни раньше, не позже, а именно когда надо получилось. Значит, именно Он вас и привел, Он вам и помог. Там темно было, я плохо разглядела, что и как было, но вы ведь их пошвыряли… а сами уже немолодой, а они ведь такие бугаи огромные. Ясно же, что без Его помощи ничего бы у вас не вышло.

Тут уж выпал черед смеяться Хайяару. Смеялся он долго, заразительно, с трудом удерживаясь, чтобы это не вышло совсем уж по-жеребячьи.

— Анечка! Солнышко! Ну это же надо такое сказать! Чтобы я — был Его орудием! Вот уж анекдот так анекдот. Уверяю тебя, что твой бог выбрал бы меня в самую последнюю очередь. Или признаем, что он тонкий юморист. А что до поддержки в бою… Анечка, ну ты верно подметила, мне шестьдесят лет. Да, не мальчик уже. И что с того? Расшвырять наглых придурков я могу безо всякой божьей помощи, мне вполне для этого хватает возможностей собственного организма.

— Вы что же, мастер спорта по каким-то единоборствам? — присвистнула Аня.

— Зачем же? — возразил Хайяар. — Просто я неплохо сохранился, на здоровье не жалуюсь. И потом, я же медик, я очень хорошо знаю, как устроено человеческое тело, и что надо сделать, дабы нарушить в нем хрупкое равновесие. И поверь, это вовсе не так сложно, это тебе не штангу тягать. Плюс к тому же жизненный опыт, память об армейской службе.

— А вы не думаете? — лукаво взглянула на него Аня, — что именно потому Бог и выбрал вас? По-моему, все это неслучайно. Неслучайно, что вы в нашем доме поселились, и что только ночью домой пришли, и что я зачет допоздна сдавала. Все это части единого Промысла, за что остается лишь благодарить Бога.

— Ну, если тебе так хочется, — усмехнулся Хайяар, — тогда конечно. Благодари. Только давай не прямо сейчас. Прямо сейчас тебе, по-моему, пора идти баиньки. Да и мне тоже неплохо бы. Так что давай, провожу тебя до квартиры.

— …А ты вообще заходи, — сказал он, поднявшись с ней по все той же гадкой лестнице на два этажа вверх. — Просто так заходи, по-соседски. Номер квартиры теперь знаешь. И вообще…

Митька насыпал в лошадиные кормушки овса. Ну, или чего-то похожего. На здешнем языке это называлось «лиу-тсен-тиси», а по виду… если бы еще помнить, как выглядит нормальный, земной овес… По овсяным хлопьям «геркулес», которые они с мамой покупали в магазине напротив, судить трудно. Мама… Привычная уже игла вновь шевельнулась — не то в сердце, не то поглубже. Как она там? Не загремела бы в больницу. Прошло ведь уже полторы недели. Уже экзамены кончились, народ разбежался на каникулы. А он… он тут.

Он сдержал готовые хлынуть слезы. Нельзя распускаться, не маленький. Все плохое обязательно когда-нибудь кончается, за четырнадцать лет в этом можно было убедиться. Жизнь, как говорила мама, напоминает зебру. То светлая полоска, то темная, то опять… Хотя, это там, на земле, зебра. А здесь вообще не жизнь, а существование… темное, как вот шкура Уголька.

Вообще-то жеребец звался Нги-лиму, но в переводе со здешнего, олларского, это и значило «уголек». Он вообще-то был спокойным зверем, не скандалил, позволял себя чистить, расчесывать гриву. Не то что Искра, «Нгоу-хми», каверзная темно-коричневая кобыла, так и норовившая выкинуть коленце. То лягнет копытом наполненную до краев поилку, расплещет все, и снова бегай набирай. То откажется выходить из конюшни во двор, а тянуть ее за повод опасно, может наподдать ногой или цапнуть зубами. Раньше Митька и не знал, какие же здоровенные у лошадей бывают зубы, и как они могут кусаться — почище волка. Из-за вредной Искры кассар уже дважды отстегал Митьку — сперва розгой, а последний раз уздечкой. Это было почти так же больно, как и прутом. Хотя, конечно, прут хуже, тот рассекает кожу почти до крови…

Митька невольно потрогал подживающие рубцы. Хотя вот уже два дня как хозяин его не трогал, сидеть все равно было больно, и спал он или на боку, или на животе. А ведь перед тем приходилось еще с поклоном подавать кассару прутья, а потом, сползая со скамьи, становиться на колени и благодарить за науку. В эти минуты Митька ненавидел себя даже больше, чем садюгу Харта-ла-Гира. Думал ли он раньше, что придется вот так унижаться? Когда кассар впервые выдал ему короткий, с кривым лезвием нож, нарезать прутья для порки, Митька поначалу размышлял, куда лучше воткнуть заточенное острие — хозяину в бок или себе в горло, чтобы сразу, не мучаясь, избавиться от всего. А в итоге пошел резать ветки. Ясно ведь, кассара ножиком не достать, тренированный. Неизвестно, что у него за такая государственная служба, но судя по буграм мышц, не сказать, будто в канцелярии бумаги переписывает. Чувствовалась в нем военная закалка. А себя… Сказать по правде, не хватило духу. Когда он на заднем дворе сидел на корточках, разглядывал небольшой, длиной в ладонь, нож на деревянной рукоятке, эта идея с каждой секундой нравилась ему все меньше. Без боли вряд ли получится. И это же надо с силой резануть, а рука в нужный момент ослабнет. Он знает, ведь чуть-чуть было не попробовал. И что оставалось? Бежать? Куда, в муравьиную яму? Нет, спасибо. Пускай лучше порют. И он, даже и не пытаясь сдерживать слезы унижения, резал проклятые прутья, длинные, едва ли не в пару локтей, толщиной в карандаш, а уж гибкие… Лиу-тай-зви. Их невозможно сломать, зато они запросто завязываются узлом. По словам кассара, их еще используют для плетения корзин, циновок, и Митьке, по его же словам, придется освоить и эту науку. А пока ему пришлось, нарезав охапку прутьев и аккуратно очистив их от листьев и почек, тащить эту пакость в дом и ставить в глиняный сосуд с соленой водой.