Диктатор - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Снегов cтр.№ 101

Командующий армией Латании Альберт Пеано.

Разведчикам Прищепы удалось раздобыть стереозапись кортезов, изображавшую, как в штабе Троншке отнеслись к ультиматуму Пеано. Я впервые — и в последний раз — увидел живого Троншке, нервно шагающего по комнате, нервно разговаривающего со своими генералами — голос то повышался до крика, то спадал до шёпота:

— Картина ясна, — говорил Троншке. Генералов собралось в небольшой комнате до двух десятков. — Проклятый Пеано точно описывает ситуацию. Возможно, какая-то наша часть прорвётся на запад, но с чудовищными потерями. Всей армии не прорваться. Маршал Ваксель совершил непоправимый просчёт, преуменьшив реальные силы противника, и позором плена заплатил за свою ошибку. Наша разведка катастрофически проглядела создание вражеского огромного водолётного флота. Нас не только обманули. Нас пересилили. За это надо платить. Хорошие военные платят за ошибки собственными головами. Мы доказали, что плохие военные, поэтому не требую в уплату ваших голов. Даю вам свободу командовать собой. Противник предоставил нам выбор: бесчестье и премия за него; воинская доблесть и отвратительная казнь за верность воинским традициям. Есть ещё третий выход, я воспользуюсь им. Я написал завещание. Прощайте! Выхожу из борьбы, которую дальше не вправе вести!

Вот такую речь произнёс Март Троншке перед своими генералами. А затем удалился в другую комнату и прошил своё сердце молнией из ручного импульсатора. Пеано распорядился похоронить Троншке с музыкой, играли сдавшиеся в плен родеры, в традициях этого народа все события жизни сопровождать хорошей музыкой.

А после смерти командующего началась капитуляция его армии. Я сказал «началась», а не «совершилась», потому что она стала процессом, а не одновременным актом. Никто из вражеских генералов не последовал — с помощью карманного импульсатора — за Троншке. Зато несколько командиров продолжали бессмысленное сопротивление. Понадобилось две недели жестоких боёв, чтобы и этих строптивых генералов привести в смирение.

Клуры, оставшись в одиночестве в Родере и Ламарии — дальше они не продвинулись, — с неделю топтались на месте. А потом повернули назад.

Не прошло и месяца после водолётного рейда на Фермор, как наши войска остановились на границе Клура и Родера. Вторгаться в Клур Гамов не захотел. Кроме Клура на западе и Корины с Нордагом на севере, все соседние державы были завоёваны — Патина, Ламария и Родер. Надо было позаботиться хотя бы о временном успокоении этой территории.

Приближалась зима. Война на полях замерла до весны, так мы планировали. Действительность, как всегда, оказалась сложней нашего представления о ней.

Осень выдалась отменная. Война отдыхала после диких вспышек огня и ливней. Это открыло возможность отдохнуть и природе. Океан, безмерно обираемый кортезами и нами, замер, ни одна искусственная буря не вздыбливала его. Даже естественных больше не было. Боевые циклоны, свирепо раздиравшие атмосферу, прекратили не только мы, но и кортезы — каждая враждующая сторона накапливала энерговоду для грядущих схваток. И оказалось — ни один учёный метеоролог не предвидел этого, — что природа, освобождённая от искусственных ураганов, так устала от них, что уже неспособна была породить свои собственные. По обе стороны океана установилась давно не виданная — Фагуста написал даже в своём злом листке «неслыханная» — тишина. На сбор урожая это уже повлиять не могло, урожай у нас и воюющих соседей практически погиб, зато население этих стран, не только мы в Латании, снова могло без опасения выходить из домов, снова могло любоваться безоблачным небом.

А в Латанию возвращались военнопленные. Они ехали в поездах, шли строем по городам, растекались мелкими группами по районам. Население высыпало на улицы — кричали, обнимались, целовались… Ещё в лагерях, где томились военнопленные, расписали, куда каждому возвращаться. И каждый эшелон имел свой особый маршрут, пленные получили свою особую форму, свидетельство перенесённых страданий. И в кармане у каждого лежало сто золотых лат и разрешение на отпуск от военной службы — праздник свободы в тридцать радостных дней.

Но одновременно с эшелонами освобождённых по тем же дорогам, в таких же вагонах, в таком же пешем строю двигались и пленные — кортезы и родеры, ламары и патины. Этих не встречали криками радости, всюду, где они появлялись, устанавливалось ненавидящее безмолвие. На них только смотрели — и если бы гневными взглядами убивали, половина не добрела бы до конечной цели своего пути — заблаговременно выстроенных лагерей в далёком тылу. До самого прихода в те лагеря эшелоны находились в бесконтрольном распоряжении Бара, а на месте их принимала новая охрана — министерства Милосердия. Я долго не понимал, почему Гамов так распорядился, ведь охрана врагов, даже захваченных в плен, отнюдь не милосердная операция. Но смысл в таком повелении Гамова имелся, позже я это понял — и не я один.

В мой кабинет вошёл Павел Прищепа.

— Есть важные новости, Павел? — полюбопытствовал я.

Он ответил с холодностью, ещё не случавшейся между нами.

— Когда выполнишь своё обещание? Ты знаешь, о чём я говорю.

— Знаю! Я обещал встретиться с Еленой, когда на фронте полегчает.

— Она в твоей приёмной. Что ты ей скажешь?

— Что я могу сказать? Пусть входит.

Павел ушёл, и появилась Елена. Я пошёл навстречу. Вид её поразил меня. Вероятно, и мой вид показался ей неожиданным. Мы одновременно сказали одно и то же:

— Ты очень переменилась, Елена, — сказал я.

— Ты очень переменился, Андрей, — сказала она.

Я засмеялся, так было удивительно, что мы одинаково увидели изменения друг в друге и сказали о них одинаковыми словами. Она сделала порывистое движение, я испугался, что она бросится мне на шею, и поспешно показал на кресло. Она села. Я сел напротив.

— Я думала, наша встреча будет иной, — сказала она с болью.

Я знал, что она начнёт не с поздравлений, что я не казнён, а жив и здоров, а с жалобы на холодность, и подготовил ответ.

— Встреча соответствует расставанию, — я даже улыбнулся.

Она всматривалась в меня большими глазами. Она как бы не верила, что это я.

— Так и будем молчать, Елена? — сказал я мягко.

Она встрепенулась и притушила распахнутые глаза.

— Андрей, ты уже много дней на свободе… то есть на прежней работе, а мне хоть бы слово, хоть бы намёк! Павел сказал, что ты запретил говорить мне, что воротился в Адан. Даже что ты жив, что сцена твоей казни была выдумкой — даже это запретил сказать!

— Никто до поры не должен был знать, что казни не было.

— Никто — да! Но я, я!

— И ты, Елена! Я не мог сделать для тебя исключения.

— Для Павла сделал! Для Бара, для Штупы, для какого-то Исиро! Только не для меня.

— Они — мои сотрудники. Я не мог оставаться для них бестелесной тенью.