Что-то было в темноте, но никто не видел - читать онлайн книгу. Автор: Томас Гунциг cтр.№ 13

Вот только большинство здесь родились неудачниками, а я родился в лучшем виде, неудачником потом стал, судьба-злодейка как начала меня мотать через несколько лет после рождения, так и не отпустила, пока я не сделался гриб грибом. И добро бы мухомором, добро бы грибом, от которого предпочитают держаться подальше, так нет же, я — навозный гриб. Я скорее сморчок, чем бледная поганка, а то и вовсе вешенка, а не вонючий сатанинский гриб. Мелкая зараза, плесень, да и только.

Младенец

Младенчество и детство у меня были счастливые, с любимыми друзьями, собачками-кошечками и папой-мамой. То была светлая пора гармонии между моими мозговыми клеточками и остальным миром. Я был счастлив в маленьком тельце с его влагой и складочками — о таком говорят: масленое, — счастлив, ползая на четвереньках — лучшая поза для равновесия и радости жизни.

Ничто не омрачает этот мой образ личинки с ее простыми нуждами — ням-ням — пи-пи — ка-ка, — и несравненным счастьем сознавать себя в жизни, в этом мире и в любви. Сознавать и верить, что мне суждены самые прекрасные открытия — от одуванчика в траве до облака в небе, от золотистого жука до игривого котенка.

Увы, очень скоро моя детская жизнь разлетелась вдребезги в муках роста.

Если бы знать заранее, я бы, возможно, что-нибудь придумал. Но я хотел вырасти. И чем больше я рос, тем больше презирал атрибуты младенчества, а жука с котенком и вовсе ненавидел, предпочитая им призраки моей будущей жизни.

Юноша

Аксиома: если ребенок чересчур привязан к домашним любимцам, юноша станет искать белых и пушистых крольчих.

Но таких не существует в природе. Создатель сотворил их дикими и хищными, свирепеющими в первое же утро первой любовной поры.

И это первое утро стало для меня зарей кровопролитной войны с предательством, шпионажем, осадой, гладом и мором.

С тех пор ни с одной девчонкой у меня так и не получилось ничего путного. Белая и пушистая крольчиха с ходу меняла масть, и вместо нее являлась вся, какая есть, фауна с кровожадными инстинктами. Я едва уцелел, встретившись с изрядным количеством львиц, парой-тройкой гадюк и кое-какими насекомыми, от жал которых требовалось противоядие. Ну а моя долгая история с Миникайф — это вилы, воткнутые мне в макушку.

Я, со своей стороны, пестовал в себе тайные пороки. Понимал, что они обеспечивали мне какое-никакое место по ту сторону решетки. То есть, скажем так, всегда был одной ногой в клетке, другой снаружи, чтобы не оказаться захлопнутым один на один с хищником.

Прикиньте: львица, гадюка, шершень.

И я покупал грязные журналы, ходил в кино на порнуху и сам для себя сочинял истории:

«Это история про одного парня, который бродил по улицам и однажды встретил крольчиху, белую-пребелую, пушистую-препушистую, и не ломаку, и вот они вместе идут к крольчихе домой, она заваривает чай, ставит на стол печенье, а парню невмоготу видеть, как эта зверушка снует перед ним, и он говорит ей: «Крольчиха, ну давай же, будь лапочкой». Белая и пушистая крольчиха не против. И вот уже наш парень шевелит булками в крольчихиной постели».

Вот так. Я стал юношей, и половое созревание мучило меня галлюцинациями.

Мир был полон роскошных девок с эластичной кожей и солнечными ляжками, но все они, не белые и не пушистые крольчихи, жили интригами и минировали каждый дюйм своего сада. В общем, я зарекся туда ходить и довольствовался тем, что смотрел на них издали — через запретные журналы, фильмы с клубничкой и желтую прессу. Мое первое представление об этом деле строилось из не вполне понятных сцен групповухи, макроснимков, замысловатых поз, скверного грима, механических мужчин и безупречно отлаженных женщин. Игрушечные солдатики и куклы Барби моего детства зарабатывали на жизнь как могли, и я всех их знал по именам: Олбэн, Шэрон, Барбара, Катарина.

По логике вещей

Вот так я и стал грибом. Вся моя жизнь пропиталась запахом микоза. У меня росли маленькие корешки, и я пускал их направо и налево, без особой энергии, просто в надежде хоть как-то подпитаться, чтобы не отдать концы, а большая шляпка мало-мальски прикрывала меня и защищала от непогоды.

Я жил под слоем живой материи, а в мертвой материи порой встречал таких же паразитов и завязывал с ними знакомство. Вскоре у нас внизу сколотилась компашка, и мы частенько собирались, чтобы с увлечением поговорить о девках, тех, сверху, о наших маленьких корешках и больших шляпках.

Я сохранил хорошие воспоминания о той поре, может, даже, лучшие в моей жизни.

Фунгицидная акция

Мы никому не нравились, и повсюду люди старались нас извести. Вот и я попался Церкви пасторской помощи; меня с брезгливой гримасой вытащили из навоза, отскребли, отмыли, как могли, попытались даже отодрать мои маленькие корешки и большую шляпку и определили в середку зоны степей на неблагодарную работу — теллурический трах.

Возвращение в яму

Вот уже который месяц я рою, а остальные, когда я прибыл, рыли уже несколько лет, и дорылись мы до неимоверной глубины. Жаль только, что из-за Дайкири, который потерял все замеры за прошлый год, сами теперь толком не знаем, до какой.

Наверно, можно было бы попросить кого-нибудь из технических спецов все пересчитать заново, но Дайкири взял с меня слово помалкивать.

— Дай слово, — потребовал он.

— Ладно, — согласился я.

Мораль — мы горбатимся на работе, которая на фиг никому не нужна, да еще и результатов ее никто не знает. По мне, так уж лучше быть навозным грибом, чем слепым кротом, и вообще, гнилому паразиту живется лучше, чем пустопорожнему трахалю. Но на этот счет мнения разделились.

Что было дальше

Наступил октябрь. Хороший месяц, когда редкий турист может сказать, что потратил свои бабки не зря.

Степь еще хранила летнее настроение, была полна ярких красок, истомы, неги и густых ароматов.

После весеннего усилия жизнь замедлила ход. Она отдалась поначалу потокам жаркого воздуха и вертикальным лучам солнца с долгим вздохом, с долгим содроганием, точно девственница своему девственнику, затем, усталая, безвольно замечталась на долгие недели. Но мало-помалу среди всей этой точно раскинувшейся на ложе природы стали появляться первые приметы перемен. Молодые побеги, прежде такие буйные, изменили цвет — от зелени упоения до рыжины летаргического сна.

А мы все суетились вокруг буровой установки. Лебедка подняла из ямы очередную порцию обломков, два или три больших ковша, и ссыпала их в стальной бак на колесиках.

Я оставил их — пусть вкалывают — и пошел в мастерскую описывать новые образцы.

Великое открытие

Я вытолкнул бак на середину помещения, надел рабочие рукавицы и принялся рыться в камнях и пыли.

Извлек два-три куска гранита, ни большие, ни маленькие, в самый раз для описания. Приготовил специальный ящик, поместил в него камни. И тут заметил на одном из них цветное пятнышко. При свете я без труда разглядел, что это, скорее всего, какое-то маленькое ископаемое. Похоже, коготь или очень острый зуб.