Сад камней - читать онлайн книгу. Автор: Яна Дубинянская cтр.№ 65

Яр уже закрывал дверь, и белые мошки таяли на его волосах и ресницах, когда мы услышали крик. Далекий, смазанный, не понять, мужской или женский, — но услышали мы его все, даже маленькая заворочалась в колыбели и на длинную секунду открыла глаза.

Крик повторился. Кажется, ближе — а может, просто громче и отчаяннее, на пределе возможного звука.

Пашка встал, и Яр четко и точно, как баскетболист, поймал его движение и взгляд:

— Пошли.

Оба оделись по-солдатски мгновенно, и я тоже вскочила, поспешно просовывая руки в негнущиеся рукава гардуса. Запутавшись в них под двумя одинаково недоуменными мужскими взглядами.

— Ты-то куда намылилась? — бросил Пашка, и я автоматически, без паузы, словно отбивая мяч, в тысячный раз сообщила ему, кто он такой.

— Марина, — сказал Яр с незнакомым сухим холодком в голосе. — Ты останешься. С ребенком.

С ребенком, да. На это мне было совершенно нечего возразить. И я еще стояла посреди внезапно просторного помещения, натопленного и уютного, вполне пригодного для жилья, стояла сама над колыбелью, вполоборота, с гардусом на одном плече, — а их уже не было, обоих, даже и голоса ушли куда-то в метель, растворились, пропали. А маленькая снова уснула, переменив позу, свернулась калачиком, как эмбрион: младенцы, наверное, неплохо помнят тот период своей недлинной жизни. Какого черта Пашка ляпнул, что я никогда не хотела детей?..

Но не стоять же так до самого их возвращения. Сняла гардус, бросила на кровать и подошла к двери послушать метель. В деревянную створку с той стороны сёк теперь сухой снег, как будто сыпался песок, бесконечный, беспощадный.

Круглая печь распространяла концентрические красноватые волны тепла и света, дугообразные отблески ложились на колыбель. Центр моей вселенной. Моей собственной внутренней полости, где нипочем не уместиться чересчур многочисленным лишним кристаллам.

И стало совершенно очевидно, что никто не вернется. Так должно быть, так задумано, чтобы они не возвращались.

К черту!!!

Я распахнула дверь, и снежинки ударили в лицо точным и сильным слаженным залпом, ослепили, иссекли кожу, забили дыхание. Гардус, накинутый на плечи, взмыл, словно крылья или кавалерийская бурка на полном скаку, этнические кисти зацепились за что-то в проеме, пусть их, к черту, не холодно и так. Вырвалась наружу, словно сверкание кристаллических искр из расколотой полости, наконец-то, сколько можно было! Метнулась, пробивая руками и телом обжигающий снег, туда, в бурю, в метель; не может же она, в самом деле, тоже подчиняться кому-то, чьей-то воле, фантазии, выдумке… хотя…

Крик раздался опять, отчетливо, совсем близко.

И я уже знала, кто это кричит.

* * *

Флюорит — плавиковый шпат, фторид кальция, название от латинского «флюор» — «течение». Оказывается, его добавляют в руды, чтобы снизить температуру плавления и придать текучесть. Ты не знал? Я тоже.

Чаще всего флюорит фиолетовый и зеленый, но бывает и голубой, желтый, розовый, а еще оптический — он бесцветный, прозрачный. А дальше у нас идет сплошная стереометрия, приготовься. Спайность совершенная по октаэдру. Сингония кубическая. Форма кристаллов — октаэдры или кубы. Образует плотные или зернистые массы, либо шестоватые или радиально-лучистые агрегаты. Еще или хочешь жить?

Добывают его из практически мономинеральных жил или месторождений замещения в известняках. В нашем случае скорее второе. Сплошное замещение, и все идет в плавильную печь.

Но смотри, как красиво.

Он был тяжелый. Страшно тяжелый, кто бы мог подумать, он всегда казался мне щуплым и мелким, несерьезной комплекции для мужчины, мой женский взгляд был тогда заточен на куда более внушительные размеры… Немыслимая, неподъемная тяжесть. Глубокая борозда в снегу выше колена, все равно мгновенно заметаемая метелью. Только тяжесть; холода я не чувствовала по определению, ни в теле сквозь прошиваемый ветром свитер, ни в пальцах, давно потерявших чувствительность. И ни единого звука, кроме оглушительного свиста бури, и никак не понять, жив он или нет. Пока не дотащишь.

Жив он или нет. Хороший вообще-то вопрос.

А еще я не помнила, закрыла ли дверь. Ее, конечно, все равно сразу же захлопнуло ветром, раньше, чем снег и холод успели проникнуть внутрь, — но ужас был уже в том, что я забыла, забыла… Она могла проснуться. Могла опрокинуть колыбель, добраться до печки… ну же, быстрее, быстрее!..

Если б он пришел в себя. Если б помогал хоть немного, отталкивался, что ли, ногами… бред. Он умер восемь лет назад. То, что он оказался здесь, что кричал на пронзительной ноте в снежную мглу, — само по себе переворачивает все. Всякие мои представления о мире, логике, рассудке. Проще всего было бы предположить, что наконец-то, прожив здесь нескончаемую зиму и дописав сценарий, единственный мой мост между реальностью и придуманным, я все-таки ожидаемо сошла с ума, а дальнейшее — галлюцинация, включая и неподъемное тело, и борозду в снегу, и крик… Да, но крик ведь слышали и Пашка с Яром. Господи, ну какой Пашка, какой Яр?!

Можно продолжить. Какой сценарий, какая девочка, какие письма и посылки, какая станция Поддубовая-5? Безумие — слишком зыбкая и неопределимая вещь, чтобы вот так однозначно назвать точку отсчета. Именно поэтому артхаусный кинематограф очень любит тему безумия, такую аморфную, расплывчатую, способную заполнить любую форму, сгладить любые шероховатости и лакуны драматургии. Если герой сошел с ума, уже не имеют значения мотивации и причинно-следственные связи. Мало ли что зародилось в воспаленном воображении, больном рассудке? Это легче всего. Я никогда этого не делала.

Не могу, не могу. Остановилась, хватая ртом колючий ветер с едкими каплями снежинок. Тело Михайля сползло вниз, стекая между негнущимися пальцами, и на нем мгновенно, будто в ускоренной съемке, образовался белый налет, нет, уже слой снега; присесть на корточки, счистить ладонью хотя бы с лица — бесполезно, словно чертить вензеля на воде. Надо двигаться дальше. Надо его дотащить, надо вернуться к маленькой, а там будет видно. Наверное. Хоть что-нибудь.

Снег летел крупными хлопьями, делая темноту белесой и совершенно непроглядной, искривлялось пространство, размывались расстояния: вокруг могло быть много километров безлюдной беловатой тьмы, независимо от того, что я совсем недавно выбежала из теплого дома, вещественного, реального, я же прожила там три месяца, там горит огонь в печи, там спит мой ребенок!.. Бессмыслица. Такого вообще не бывает. Никогда, нигде; по крайней мере в том же мире, где залепляет глаза горизонтальная метель…

Присела на корточки, запустила пальцы в снег, схватилась за что-то похожее на мятое листовое железо, попыталась встряхнуть, оторвать от земли:

— Михайль!!!

Мотнулась голова. Кажется, шевельнулись губы и ресницы… ну, таких деталей сейчас уж точно не разглядеть. Но он жив, это совершенно точно. Иначе какой был ему смысл умирать восемь лет назад?!