Книга тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Генри Лайон Олди, Андрей Дашков, Марина Наумова, и др. cтр.№ 102

Правда, те, кто знал Канна получше, не придали его заявлению особого значения — уж таков был этот человек. Покойный профессор был практикующим психиатром с лицензией на занятие частной практикой, а постоянно общаться с людьми психически ненормальными и уберечься самому от отдельных аффективных реакций довольно сложно, если вообще возможно.

В научных спорах, там, где кто другой ограничился бы замечанием типа «вы не правы», Канн мог обвинить оппонента во всех смертных грехах — если, разумеется, считал его здоровым: со своими пациентами профессор, напротив, всегда бывал на удивление корректен и вежлив. В медицинских кругах даже гулял анекдот о неком гражданине, который пошел провериться к психиатру, после того как Канн беспричинно вежливо осведомился, как у него идут дела. Скорее всего, эта история была выдумкой, но характер ныне покойного профессора и его стиль общения с окружающими она отражала весьма точно.

Доподлинно о событиях, предшествовавших его гибели, известно одно: другой профессор, из провинции, сделал сообщение о том, что в его городке зафиксировано одновременно несколько случаев неизвестного науке инфекционного заболевания, сопровождающегося резко выраженным психическим расстройством, проявляющимся в весьма агрессивных и даже опасных для окружающих формах. («Возможно, — провозглашал с кафедры курносый толстячок, — в этот момент они воображают себя боа констрикторами…») При этом была зачитана ставшая впоследствии знаменитой копия истории болезни все того же М.

Не успел докладчик вернуться на место, как в центр зала выскочил Канн и, тряся козлиной бородкой и хилыми кулаками, потребовал введения в городе особого санитарного режима, вплоть до полной карантинной изоляции области. Вслед за этим последовали и обычные для его репертуара обвинения в поголовном дилетантстве медиков, рвачестве и так далее — на разоблачения подобного рода неистовый профессор никогда не скупился.

Это-то все и испортило.

Если бы он спокойно изложил свои соображения и доводы, объяснил, почему у него возникли нехорошие предчувствия, его выслушали бы всерьез и, возможно, сделали бы свои выводы. Но беда Канна заключалась в том, что он был почти гениален, а потому — амбициозен и нетерпим. Если его осеняла идея, он искренне не понимал, почему свой ход мыслей он должен кому-то объяснять: ведь ему самому все казалось ясным, как дважды два. И он тотчас приходил к выводу, будто собеседнику лень пошевелить мозгами, о чем его в той или иной форме и уведомлял.

«Да чего еще можно ожидать от этих (…и т. д., и т. п.) заполонивших медицину!»

Впрочем, в еще большее буйство Канн впадал, когда оказывалось, что его выстраданные и выношенные в душе открытия уже были кем-то совершены до него. Правда, он никогда не позволял себе обругать опередившего его коллегу — тут надо отдать должное его определенному благородству, — зато в таких случае доставалось по полной программе редакторам медицинских журналов и патентным бюро, а также лицам, случайно подвернувшимся под руку, вроде не слишком вежливого таксиста (кстати, подавшего потом на профессора в суд за «нанесение оскорбления действием»).

Вот таким был этот прославившийся после своей смерти пророк, в отличие от другого пророка, тоже упомянутого в этой истории, но в историю как в науку почему-то не вошедшего.

Но о нем позже, а сейчас следует вернуться к Канну и его злосчастному выступлению.

По одной из версий и великий Галилей пострадал не столько за то, что поверил в обычность нашей старушки Земли и лишил ее звания центра Вселенной, сколько потому, что, гордясь своим знанием, принялся ничтоже сумняшеся лажать все свято чтимые авторитеты и делал это намного охотнее, чем делился с ними научными доказательствами своей правоты. А ведь открытие его тогда вовсе не выглядело очевидным. Посмотрите сами, что вокруг чего вертится? Конечно — Солнце…

Да и Кассандра (а почему бы и нет?) могла быть, помимо всего прочего, скандальной бабенкой, перемешивающей свои истинные прорицания с претенциозными популистскими заявками. Уж кого-кого, а предсказателей древние чтили, и сложно поверить, что, невзирая на все проклятия свыше, у нее нашлось бы меньше почитателей, чем у откровенных шарлатанов.

Что ни говори, все истинные провидцы не были подарочками для общества, и в том, что Канна чуть не подняли на смех, а предложения его рассматривать и вовсе не стали, ему, по сути, следовало винить только самого себя.

Он был пророком. Все прочие — обыкновенными людьми.

Он был возмутителем спокойствия — большинство ратовало за привычный всем порядок.

Он вел себя, как хулиган, — а мало кому нравится выслушивать оскорбления в свой адрес, тем более незаслуженные.

Чем дерзновеннее открытие, чем абсурднее звучит какой-то смелый вывод, тем осторожнее следует к нему подходить и особенно — подводить остальных. Таково правило техники научной безопасности. Канн его проигнорировал и потому пострадал.

Если на девяносто процентов правды дать десять процентов заведомой, но аккуратно преподнесенной лжи, последнюю тоже примут за правду — прием, часто употребляемый политиками и идеологами всех мастей. Но если чистую правду огрузить не ложью, нет — просто чем-то посторонним, не имеющим отношения к делу, но противоречащим мнению большинства и, тем более, это большинство оскорбляющим, — худшей услуги истине оказать невозможно. Если человеку сказать: «Ты — сволочь, дважды два четыре», в нем невольно загорится протестующее: «А может, не четыре, а пять?» Признать то, что неведомое заболевание может представлять для всех опасность, после выступления Канна для его коллег — бедных простых смертных — означало то же самое, что расписаться под его хамскими заявлениями, что в Министерстве медицины засели сплошные жулики, а заодно согласиться с тем, что сами они все дураки, кретины, идиоты, имбецилы и так далее, — у Канна имелся целый список синонимов такого рода, а словарный запас профессора был на редкость богат, особенно по части оскорблений и ругательств.

Да и из чего следовало тогда, что карантин должен быть введен? (Посмотрите на небо — ведь солнце по нему крутится, солнце!) Несколько больных, слабое подозрение, почти ничем еще не подтвержденное, что болезнь вызывается каким-то вирусом неизвестного происхождения, — вот и все, что имелось у врачей на руках. Где тут можно взять основание для столь далеко идущих выводов? А карантин — не шутка, тут должна быть задействована и армия, и службы порядка, и вообще…

Все события развивались согласно обыкновенной житейской логике, да и не могли развиваться иначе.

Поднялся скандал.

Канн, оскорбленный в лучших своих чувствах, выскочил из конференц-зала, чтобы закончить жизненный путь под грузовиком со стройматериалами.

…И не надо обвинять автора этих строк в подрыве авторитетов: Канн действительно оказался провидцем, и чрезвычайное карантинное положение было-таки введено, пусть и с большим опозданием. И все же, если быть объективным, придется признать, что неуживчивый гений навредил и себе, и делу как только мог и даже сверх того. Ведь как знать, не устрой он этого скандала с «разоблачениями», мысль о необходимости предпринять какие-либо меры по предотвращению распространения эпидемии не вызвала бы у чиновников от медицины такого неприятия.