Сфинкс - читать онлайн книгу. Автор: Тобша Лирнер cтр.№ 118

Я поднял астрариум, собираясь положить его на тело Банафрит. И в этот момент дверь пещеры распахнулась, на пороге появился человек и с сильным акцентом крикнул по-английски:

— Ни с места!

Я замер.

Мосри навис над погребальной камерой, целясь в меня из пистолета. Я взглянул на стрелку смерти на циферблате астрариума и в этот миг впервые целиком уверовал в силу устройства. И, ожидая, что пуля вот-вот пронзит мое тело, уронил астрариум на мумию. В тот же миг прозвучал выстрел.

Я ждал, что меня обожжет боль. Но ничего не произошло.

Медленно подняв глаза, я увидел распростертое на полу пещеры тело Мосри. Из смертельной раны на голове по камню растекалась кровь. За его спиной стоял на четвереньках Идания, сжимая в руке допотопный «узи». По лицу старика текла кровь. Звук, издаваемый ключом, внезапно прекратился, и все вокруг окутало пугающее молчание.

Затем в астрариуме что-то тихо, но отчетливо щелкнуло. Стрелка с фигуркой Сета на конце скрылась из виду, и на меня обрушилось странное смешанное чувство страха, смирения и облегчения. Это был великий момент. Астрариум и юное лицо Банафрит стали одновременно крошиться, пока от них не осталось ничего, кроме мельчайшего красноватого, похожего на песок праха. «Если дудочку вложить в рот льва, песок запоет». Пророчество и последнее желание Изабеллы исполнились. Несколько замечательных секунд я не испытывал ничего, кроме радости, облегчения и ощущения прокатившейся по телу волны адреналина. Затем, подойдя, наклонился над Иданией. Рядом с ним растеклась лужица крови.

— Такова воля Божия, — прохрипел, мучаясь от боли, старик. — Ты должен идти. Ты выполнил свою миссию.

Я колебался, обводя глазами пещеру: простой деревянный гроб, тело Мосри на полу и аллегорическая настенная роспись — Сет пронзает копьем Осириса.

— Уходи… — Старик упал на спину, и дух окончательно покинул его.

Снаружи разгорался новый день. Привалившись к скале, я смотрел на долину. Мне еще предстояло вернуться назад и позаботиться о двух мертвецах в пещере позади меня и Хью Уоллингтоне и Амелии в сердце горы. Но пока мое лицо озаряло лучами восходящее над горизонтом огромное золотистое солнце, и я всецело отдался чувству выполненного долга. Я сделал все, что требовалось: вернул астрариум туда, где было его место, сдержал данное Изабелле обещание. Спас себя и Египет от неминуемой беды. Но вскоре к радости примешалось ощущение потери.

Следом за мной из пещеры вылетел ястреб-перепелятник. Птица покружила над моей головой и понеслась над сверкающим озером, поверхность которого переливалась россыпью бриллиантов. Я следил за ней, пока не потерял из виду в солнечных лучах.

Через несколько часов я сидел на веранде кафе и смотрел на маленькую взлетно-посадочную полосу в оазисе Сива. Возбуждение прошло, и я чувствовал себя физически и духовно истощенным, лишившимся жизненных сил. Мне пришлось вернуться по собственному следу, похоронить Уоллингтона и Амелию, а затем Иданию и Мосри, и на это ушла моя последняя энергия. Вот когда я почувствовал настоящее горе.

Сидел, пил мятный чай и следил, как улетал в сторону пустыни самолет. Под ним отверзалось море песка, а на горизонте колебалась завеса жары. Моя одиссея начинала казаться затянувшимся сном, и я не представлял, что ждет меня в будущем.

В кафе прибавили звук телевизора. Мне показалось, что я различил слово «кнессет» — израильский парламент. Вокруг послышались удивленные возгласы, и это заставило меня обернуться. Передавали прямой репортаж: Садат выступал в кнессете — единственный араб среди массы израильских политиков. Сначала даже показалось, что он смущается за толстыми стеклами очков в черной оправе, но затем египетский президент начал ясным уверенным голосом читать заявление:

— «Во имя Божие, господин спикер кнессета, дамы и господа, позвольте прежде всего выразить глубокую благодарность господину спикеру кнессета за то, что он предоставил мне возможность обратиться к вам… Я явился сюда с твердым намерением создать новый порядок жизни и утвердить мир. Все мы любим эту Святую землю — и мусульмане, и христиане, и иудеи — и почитаем Бога. Я не осуждаю тех, кто слушал мое решение, когда я объявлял его миру, выступая перед Египетским народным собранием. Не осуждаю тех, кто принял его с удивлением, даже с изумлением…»

Следовательно, президентский кортеж, в котором ехала Рэйчел, благополучно добрался до Иерусалима. Мирные инициативы не погибли. Я испытал смешанное чувство облегчения и удовлетворения, а сидевшие за соседними столиками люди ошеломленно молчали.

Откинувшись на спинку стула, я почувствовал тяжесть в кармане — это была монета, которую дал мне Идания. Я вынул ее и долго любовался благородным профилем Нектанеба II. Затем подбросил монету и поймал изображением фараона вверх.

21 декабря 1978 года.

Нос катера резал поверхность моря, превращая сверкающую синеву в пенные волны. Я завороженно смотрел на воду. С тех пор как я уехал из Египта, прошло больше года, и теперь мне казалось, что все случившееся в то время произошло с другим человеком, словно память и привычка все подвергать логическому анализу старались превратить в миф те необыкновенные события.

Невдалеке замаячили очертания греческого острова Докоса, где жил Именанд. В соответствии с инструкциями, переданными мне его помощником, я вылетел в Афины, а затем по морю отправился домой к бизнесмену. Хотя весь прошлый год именно Именанд определял мои жизнь и карьеру, с той памятной встречи в Александрии я его больше не видел. И теперь недоумевал, зачем затворник так срочно потребовал меня к себе.

На поверхности показался дельфин, в игривом танце он сопровождал катер, и его острый плавник то пропадал, то снова появлялся над волной. Море было сияюще-бирюзовым, и этот водный космос манил к себе тайной и обещанием свободы.

Когда суденышко плыло по Эгейскому морю, я невольно вспомнил последний проведенный с Изабеллой день. Тот день, когда она умерла. Какое взволнованное у нее было лицо, когда она вынырнула из воды, возбужденная находкой астрариума. Я вспомнил ее страх накануне, вечные кошмары.

Я не думал об Изабелле несколько месяцев. Надеялся, буду вечно носить ее в сердце, но, однажды проснувшись, не без грусти понял, что ощущение ее присутствия окончательно покинуло меня. Если существуют души, то ее обрела покой.

Вернувшись в Лондон, я вытащил Гарета из его берлоги и заставил переехать в его собственную новую квартиру. Он был поглощен записью своего первого альбома на «Стифф рекордс», но, что еще важнее, судя по всему, распрощался с амфетамином. Между нами возникла новая близость, и впервые с детства мы радовались обществу друг друга. Я даже взял его с собой навестить отца. Повел старика на матч в Брантон-парк. «Карлайл юнайтед» проиграли, но я почти не следил за игрой — мне нравилось смотреть на отца и брата. Никогда после смерти матери я не видел старика таким умиротворенным.

С Рэйчел я по-прежнему поддерживал отношения. Она возвратилась в Нью-Йорк, и ее статью о Садате напечатали на первой странице журнала «Тайм». Мы пару раз разговаривали по телефону, но проведенное в Египте время, казалось, уходило от нас, словно это была настолько удивительная тайна, что ею не следовало ни с кем делиться. И я не сомневался, что ни один из нас не хотел об этом говорить.