Интерзона - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сьюард Берроуз cтр.№ 2

Если тебе, милок, когда-нибудь случится оттяпывать себе палец, не вздумай брать ничего, кроме ножниц для дичи. Только ими ты наверняка отрежешь начисто.»

«А что же с этой девицей?»

«О, к тому времени, как я выбрался из дурдома, она уже давно переехала в Чикаго.

Я больше никогда ее не видел.»

Солнечный луч падает на внутреннюю сторону бедра мальчишки, сидящего на крыльце в шортах, ноги его раздвинуты, и вас охватывает спазм — сперма брызжет в бесконечном оргазме, стекая по камням улицы, шея и спина ломаются… теперь лежащего мертвым, глаза закачены, видны белые длинные разрезы, постепенно из белых становящиеся красными, а кровь, как слезы, стекает по лицу…

Или неожиданный запах соленого воздуха, звуки рояля внизу по улице города, горячий полуденный ветер трясет листьями пыльного тополя, картины взрываются в мозгу, как ракеты, от запахов, звуков вас сводит судорога, ностальгия переходит в невыносимую, страшную боль, мозг превратился в перегруженный коммутатор, посылающий сумасшедшие сигналы внутренностям. Наконец, тело не выдерживает, сжимается, как бешеная кошка, кровяное давление падает, флюиды текут по разбухшим дряблым артериям, за шоком следуют кома и смерть.

Кто-то постучал в наружный ставень. Ли открыл окно и выглянул наружу.

Мальчик-араб лет четырнадцати на вид — они всегда выглядят моложе своего возраста — стоял и улыбался так, что понять его двусмысленно было нельзя. Он сказал по-испански что-то, что Ли не расслышал. Ли отрицательно помотал головой и стал закрывать ставень. Мальчик, все продолжая улыбаться, взялся за него, пытаясь помешать Ли. Ли рванул ставень и захлопнул его. Он почувствовал, как грубое дерево поймало и разорвало руку мальчика. Мальчик, не сказав ни слова, повернулся и пошел прочь с опущенными плечами, держась за свою руку. На углу маленькая фигурка попала в столб солнечного света.

«Я не хотел его обидеть,» подумал Ли. Он пожалел, что не дал мальчику хотя бы немного денег, даже не улыбнулся ему. Почувствовал себя грубым и отвратительным.

Несколько лет назад он ехал на автомобиле где-то в Вест-Индии. Автомобиль замедлил ход из-за обилия ухабов, маленькая черная девочка подбежала к нему и со смехом бросила в машину букет цветов. Круглолицый грузный американец в буром габардиновом костюме собрал эти цветы и со словами «не нужно» швырнул их в девочку. Цветы посыпались на пыльную дорогу, а девочка с плачем убежала.

Ли медленно закрыл ставень.

В долине Рио-Гранде на юге Техаса он убил гремучую змею клюшкой для гольфа. От столкновения металла и живого мяса змеи его прошиб электрический удар.

В Нью-Йорке, когда он кидал бухих отрубов в метро с Роем, на конечной станции, в Бруклине, какой-то пьяный вцепился в Роя и стал звать фараонов. Ли дал этому пьяному в морду, сбив с ног, а затем пнул его в бок ногой. Хрустнуло ребро. На Ли накатил приступ тошноты.

На другой день он заявил Рою, что больше пьяных грабить не будет. Рой поглядел на него своими безразличными карими глазами, которые ловили блики света, подобно опалу. В голосе Роя была мужественная ласковость, ласковость, которой обладают только сильные мира сего: «Тебе херово от того, что ты пнул этого раздолбая, да?

На тебе свет клином не сошелся, Билл. Я найду себе другого напарника.» Рой надел шляпу и начал уходить. Он остановился, держась за ручку двери, и обернулся.

«Это, конечно, не мое дело, Билл. Но у тебя же денег на жизнь хватит. Почему ты просто не завяжешь?» Он вышел, не дожидаясь, пока Ли ответит.

Ли был не в настроении заканчивать письмо. Он надел пальто и вышел на узкую, бессолнечную улицу.

Аптекарь заметил Ли, стоящего в дверях лавки. Лавка эта была около восьми футов шириной, бутылки и коробки расставлены вдоль стен. Аптекарь улыбнулся и поднял палец.

«Одну?» спросил он по-английски.

Ли кивнул, обводя взглядом бутылки и коробки. Аптекарь передал ему коробку ампул, не заворачивая. Ли сказал: «Спасибо.»

Он пошел прочь, сквозь улицу, по обе стороны которой был базар. Товары переполняли эту улицу, и Ли уворачивался от посуды, мисок, подносов с гребешками, карандашами, мыльницами. Вереница ослов, груженых древесным углем, перегородила ему дорогу. Он прошел мимо женщины без носа, с черным шрамом на лице, тело завернуто в грязный и грубый розовый шелк. Ли шел быстро, виляя из стороны в сторону, просачиваясь между людьми. Он достиг солнечных аллей внешней Мадины.

Прогулка по Танжеру напоминала падение, ныряние в темные шахты улиц с натыканием на углы и пороги. Он миновал слепца, сидящего на солнышке у одной из дверей.

Слепец был довольно молод, с бахромой белокурой бороды. Он сидел с протянутой рукой, рубашка расстегнута, и видна была гладкая, ухоженная плоть и неглубокие, неподвижные складки на животе. Он сидел там весь день, каждый день.

Ли свернул на свою улицу, и ветерок с моря охладил пот на его тощем теле. Он всунул ключ в скважину и открыл дверь плечом.

Он перетянул себе вену и всадил иглу в гноящийся нарыв. Кровь винтом брызнула в шприц — в те дни он пользовался обычным шприцем. Указательным пальцем он нажал на поршень. Неуловимая ласка потекла по его венам. Он бросил взгляд на дешевый будильник на столе у кровати: четыре часа. Его мальчик приходил в восемь.

Времени достаточно для того, чтобы отучить Эвклида от его геометрии.

Ли ходил по комнате. «Мне надо завязать,» повторял он снова и снова, ощущая тяжесть джанка в своих клетках. Он пережил момент паники. Крик отчаяния скрутил его тело: «Мне надо убираться отсюда! Мне надо сделать передышку!»

Как только эти слова вылетели, он вспомнил, чьи это слова: братья Эспозито-Бешеные Псы, арестованные за ограбление с убийством, отделенные от электрического стула лишь маленьким промежутком времени и некоторыми формальностями, прошептали эти слова в подслушивающие устройства, установленные у их кроватей в тюремной камере.

Он сел за пишущую машинку, зевнул и сделал несколько заметок на отдельном листке бумаги. Ли зачастую тратил на одно письмо по многу часов. Он бросил карандаш и уставился в стену с лицом пустым и мечтательным, размышляя о душевном человеке Вильяме Ли…

Он был уверен, что рецензенты из этих подозрительных журнальчиков, типа «One», тоже сочтут Вилли Ли душевным, если только он — гримаса дискомфорта — ну, знаете, если он, так сказать, не переборщит.

«О, это же просто мальчишество… в конце концов, Вам же понятно, что воля мальчика — это воля ветра, а размышления юности — это долгие, долгие размышления.»

«Да, я знаю, но… пурпурножопые бабуины…»

«Это гангренозная девственность.»

«Как же мне это самому не приходило в голову. Ну, а геморрой?»

«Да как будто все дети на что-то подсели.»

«Вот именно… а выпавшие из задницы кишки, ищущие, где бы отлить, как слепые черви?»