Мягкая машина - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сьюард Берроуз cтр.№ 24

Глотая из его глаз, слабоумные зеленые мальчики, печальные, как ветер в листве, воздвигают деревянный фаллос на могиле вымирающих народов-лемуров.

— Перепихнуться бери в любом месте. Джонни, ты да я теперь неоновые жопные амигос.

— У тебя стоúт только с моего согласия.

— Кто вы теперь, ми-истер? Перепихнуться бери Джонни там. Мне дрючить Джонни в ту же жопу? Ты да я сливаться, пихаться-в-одно-целое?

Всего лишь хула-хуп на обоих под идиотское мамбо. Каждый житель данной местности имеет свою программу, то есть одни — электрикалы, другие — ходячие углеродистые растения, и так далее, все это весьма замысловато. мальчишеская сперма прокладывает путь сквозь ректальную слизь и Джонни.

— Один след исчезающий, так что: панели тени.

— Мне кончать, Джонни, ночь.

Короче, втискиваем мы наши прямые кишки в прозрачные причиндалы голубым маршрутом — совместная обработка. долгая ночь, чтобы испытать меня. оба гнусных половых акта на каждом рассвете, запах касается пальцами двигающейся мимо прямой кишки. палец на всех членах: «ты-да-я-да-мы-с-тобой в туалете настоящего времени». «Идиотская ебля у-нас-с-тобой-Джонни. Бери». Листва воздвигает дерево-фаллос на мне и так далее, исчезающий в людях-лемурах. «Перепихнуться, слабоумные жопные дружки, точно древесная лягушка, прилипшая в согласии. Кто вы, зеленые руки? губчатые лиловые?»

— Джонни там. Мне дрючить. Перепихнуться в одно целое, Теплый спермовый запах под идиотское мамбо. тишина отрыгивает запах озона и ректального полета: «А вот и экзаменатор, другие прямые кишки — голые в Панаме».

“Асижопные” волосы развеялись над приливными равнинами. очнулся в чужой плоти, увидел все по-другому, один мальчишка нагишом на панамском предрассветном ветру.

Когда я очнулся, легкомысленный юноша писсуаров и вечерней плоти исчез… В туалете падают хлопья старости… Случайно встретил своего старого друга Джонса… живет в такой нужде… позабытый кашель в фильме двадцатых годов… На кроватной службе призывно звучат водевильные голоса… Я едва не задохнулся, примеряя дыхание мальчишки… Это Панама… Мозгоядные птицы патрулируют мозговые волны низкой частоты… азотистая плоть, выметаемая вашим голосом и печальным финалом приемника… Грустная рука убрала затхлую мочу Панамы.

— Я умираю, ми-истер?.. — позабытый кашель на улице двадцатых годов?

Генитальная закладная стащила с него заношенное нижнее белье, рубаха колышет запах молодого сухостоя… укороченный мальчишка на экране до самого конца высмеивает мое исподнее… шепоты темной улицы в Пуэрто-Асижоп… Сквозь деревенского уличного мальчишку улыбается ми-истер… Оргазм слил ответную телеграмму: «Джонни спусти штаны». (тот затхлый летний рассветный запах в гараже… сквозь сталь пробиваются ползучие растения… босые ноги в собачьих экскрементах…)

Панама прилипла к нашим телам от Лас-Пальмаса до Давида в сладком камфарном запахе разогреваемой опийной настойки… Обобрали республику… У аптекаря моя нет плиходи пятниса… Панамские зеркала 1910 года, скрепленные печатью в любой аптеке… Он признал себя побежденным — блики утреннего света в холодном кофе, выдохшийся утренний стол… кошачья улыбочка… мучительно-смертный запах его болезни в комнате вместе со мной… три сувенирных снимка Панама-сити… Старый друг пришел и остался на весь день…

— Пойдете со мной, ми-истер?

И Хозелито переехал в Лас-Плайас во время самого главного… Застрял в этом местечке… радужные лагуны, болотистая дельта, пузырьки угольного газа все еще произносят «a ver106, Лаки-и-и» в сотне лет отсюда… гниющий балкон из тикового дерева подпирал Эквадор.

— Die Цветы и Джунгли подпрыгивают, они не могут — город.

На волноломе двое стояли рядышком и размахивали руками… Здесь сыплются густые хлопья старости… Поторопитесь… еще один пустой билет… Не знаю, уловил ли ты мои последние намеки, пытаясь вырваться из этого головокружительного оцепенения с китайскими иероглифами… Я говорил, вновь и вновь отдавал распоряжения там, где колышется тент, вашим голосом… печальный финал… там, за воротами, тишина… легкомысленная юношеская рубаха колышется на вечернем ветру…

— Трюк старого фотографа дожидается Джонни… А вот и мексиканское кладбище.

На волноломе встретил мальчишку в красно-белой полосатой футболке… (опийный городок в лиловых сумерках)… Задевая эрекцию, мальчишка стащил с себя заношенное нижнее белье… теплый дождик на железной крыше… под потолочным вентилятором стояли нагишом на кроватной службе… тела электрически соприкасались… покалывали контактные искры… вентиляторные запахи молодого сухостоя полоскали юношескую футболку… Голоса и печальный финал потонули в кровавых запахах… Это Панама… грустный фильм, дрейфующий на островах мусора, черные лагуны и люди-рыбы, ждущие позабытого места… ископаемый притон, выметаемый потолочным вентилятором… Трюк старого фотографа их уже убрал…

— Я умираю, ми-истер?

Мелькает у меня перед глазами, голый и строптивый… гнилостный рассветный ветер во сне, смертное гниение на панамском фото, там, где колышется тент.

Как водится, меня упрятали в самую дорогую гостиницу, в три часа обедаю в помпезно украшенной мрачной столовой, скверный обед из множества блюд, комната почти пуста… у окна сидит богатое семейство, пузырьки с лекарствами на столе, в углу коммивояжер читает футбольные результаты.

Потом вошел молодой человек и, не дожидаясь указаний метрдотеля, сел за соседний столик, прямо напротив меня — сами понимаете, в столовых такого типа посетителей, как правило, рассаживают как можно дальше друг от друга, среднее расстояние 23 фута. Одет он был бедно, белая рубашка очень грязная, узел галстука ослаблен. У его столика сошлись два официанта. Вопреки моим ожиданиям, они не попросили его уйти. Почтительно, с дружелюбными улыбками, припасенными для особых клиентов, они приняли у него заказ. Я уже закончил обед и курил, когда он подошел к моему столику.

— Меня зовут Энрике де Сантьяго. Могу я выпить вместе с вами кофе?

Не дожидаясь ответа, он сел, причем не оскорбительным и не вызывающим образом, а так, как будто там его место, глядя на меня с дружелюбной улыбкой. Был он лет двадцати пяти, весьма мускулистый, бицепсы туго натягивали дешевый черный пиджак. Он сразу же сообщил мне по-французски, что он — из среды, составляющей дно общества, но сын известных родителей из Сантьяго, один час — он показал грязным указательным пальцем в сторону от столицы. Этим можно было объяснить почтительное отношение официантов. Богачи могут одеваться, как им вздумается, и если им доставляет удовольствие разыгрывать из себя гангстеров, это можно понять.

— К тому же я — негр, — прибавил он по-английски, — копчушка.

Я пожал плечами. Смешанная кровь в Латинской Америке далеко не редкость. Официант принес кофе, и я заметил, что он похож на Энрике де Сантьяго. Подумать только! Весь персонал гостиницы был похож на Энрике де Сантьяго.

— Вы должны заехать к моей маме и посмотреть кофейные плантация. — Он написал что-то на полоске бумаги и через стол передал ее мне. На листе желтой почтовой бумаги было написано: «Моника Кокуэро де Сантьяго, Лос Фуэнтес».