Шкурка бабочки - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Юрьевич Кузнецов cтр.№ 37

Когда найдут тело, это, конечно,

Будет не так эффектно, как те инсталляции

Что я устраивал в подмосковных лесах

На радость грибникам, юным матерям с колясками

И парочкам, ищущим уединения.

Это убийство не заставит людей задуматься о жестокости жизни

Но, может быть, они что-то поймут про внезапность смерти

Это, кстати, тоже весьма неплохой результат.

Я выбрал офисное здание, где когда-то работал

Я знал запасной вход, там не надо было показывать пропуск

Внутри нет видеокамер, это важно.

По лестнице я поднялся на третий этаж и вызвал лифт,

Сам не знаю, на что я рассчитывал, но мне повезло.

Я читал, что серийным убийцам часто везет

Даже Чикатило задерживали два раза и потом отпускали.

Но я сейчас не о том.

Двери открылись. В лифте была женщина,

Лет сорока пяти. Не слишком красивая.

В дешевом брючном костюме,

Который она, вероятно, считала деловым

Бухгалтер или кто-то в этом роде.

Вычурная прическа, светлые волосы,

Почти рыжие. Очевидно – крашеные

При натуральных рыжих волосах

Никогда не бывает такой кожи,

Как у нее. Поверьте, я-то уж знаю.

Она не вызывала у меня никаких чувств

Поверьте, ничто не вибрировало

Член мой лежал, свернувшись, и крепко спал.

Двери закрылись. Я отошел ей за спину

И опустил руку в карман. Достать нож и перерезать горло

Было сейчас делом двух секунд

Я бы вышел на ближайшем этаже,

Отправил бы лифт с телом наверх,

А сам бы спустился по лестнице, прямо к черному ходу.

Но в тот момент, когда я покрепче сжал рукоятку,

Член встал в моих тесных джинсах

Как Вандомская колонна или Александрийский столп

Будто вся кровь мира прилила к нему в этот момент.

Я выпустил нож. Эксперимент закончен.

Когда она уже выходила из лифта

Я заметил в ее волосах седую прядку,

Вероятно, пропущенную в парикмахерской,

Ну, или оставленную специально, не знаю

Но когда я увидел ее,

горстку пепла в светло-рыжей вычурной прическе,

я вдруг ощутил огромную нежность,

я подумал о том, что эта женщина

прожила сорок с лишним лет, любила и была любима

хоронила близких, возможно, рожала детей,

плакала и смеялась – и вот пепел садится ей на голову

где-то лет через сорок засыплет всю,

как Геркаланум или Помпею.

Когда я подумал об этом, мне захотелось ее догнать,

Попросить прощения за всю мою никчемную жизнь

Обнять и приникнуть губами к этой пепельной прядке

Мой член все еще стоял

В слишком тесных джинсах, причиняя мне боль,

Отвлекавшую меня от слез, льющихся по щекам.

Впервые мое возбуждение спасло жизнь человеку.

По дороге от «Чистых прудов» к «Скромному обаянию буржуазии» вдруг замечаешь провал между домов, словно вырванный зуб. Когда-то здесь был подвальный ресторан, куда ходила с родителями отмечать Левину свадьбу. Ксении было пятнадцать лет, Леве, соответственно, двадцать один. К этому моменту Ксения хорошо знала невесту: высокая шатенка со склонностью к полноте и большим носом, выделявшимся на лице, как чужеродный нарост. Она курила «мальборо», носила мешковатые свитера и джинсы в обтяжку, нелепые на ее и без того объемистой заднице. Что нашел в ней Лева – загадка, но в одно воскресное утро, выйдя на кухню, Ксения увидела, что мама стоит и гладит Леву по голове, приговаривая: «Ну, что уж тут». Ксюшу гладили по голове, лишь когда что-то случалось: она порезала руку, растянула связки или просто заболела. Впрочем, когда она болела, ей скорее трогали лоб, чем гладили – чтобы узнать температуру. И вот Ксения подумала, что Леву отчислили из института, и спросила ехидно: «Что, выгнали?» – ей было пятнадцать, и времена, когда Лева гонял ее по всей квартире, заставляя изображать Сару Коннор, давно прошли. «Я женюсь, – ответил Лева. – На Люсе». «Ну, поздравляю», – сказала Ксения и, развернувшись, убежала в свою комнату. Почему-то хотелось плакать, но Ксения никогда не плакала.

Позже, когда Лева ушел делать официальное предложение, Ксения спросила маму: «Она что, залетела?» Мама кивнула, и Ксения, сказав «понятно», отправилась звонить Маринке. Сама она так боялась забеременеть, что уже тогда носила с собой презервативы. Мало ли что, вдруг по дороге домой на нее набросится насильник – она представляла, как она убегает от него по темному двору, лестницам, где под ногами хрустят использованные шприцы, по каким-то подвалам, где хлюпает вода, задыхаясь, как Сара Коннор, и вот, когда уже некуда бежать, останавливается и спокойно говорит, стараясь унять бьющееся сердце: надень. Конечно, Люся забеременела специально, у Ксении не было в том сомнений, но все равно, лежа ночью в опустевшей без Левы комнате, она представляла, как внутри нескладного Люсиного тела делятся клетки, разбухая в кромешной тьме, превращаясь в младенца. Когда Ксения засыпала, ей казалось, что одеяло, накрывшее ее с головой, – это та же утроба, и той же утробой казался подземный ресторан, где небольшой компанией в пятнадцать человек они отмечали Левину свадьбу.

Пока летом Ксения защищала Маринкину честь и знакомилась с Никитой, молодые растягивали в Крыму один медовый месяц на три летних, а когда вернулись, ребенок, которого якобы ждала Люся, исчез без следа. Ксения так никогда и не спросила Леву прямо, что произошло: выкидыш, аборт или вообще никакого ребенка не было, а Люся просто наврала? Ребенок исчез, потом исчезла Люся, как-то без особого шума переехав из квартиры, которую снимали молодые, обратно к своей маме. Лева сказал, что поживет еще два проплаченных месяца, но прошло четыре, и Ксении стало ясно, что он больше никогда не вернется домой. Через год он уехал в Штаты, сказал на прощанье I'll be back, подмигнул Ксении, мол, не грусти, но она отгрустила свое два года назад, когда Лева женился, а Люся была беременна ребенком, который потом пропал без следа, будто его и не было – так же, как пропал сейчас ресторан, где они отмечали свадьбу.

Оля любила «Скромное обаяние…» – может быть, потому, что рядом находилась ее парикмахерская, где она стриглась и дважды в неделю делала себе маникюр. Две пары рук на одном столике: ухоженные, мягкие, только что умащенные кремами и помазанные маслами Олины кисти и небольшие ручки Ксении, с обкусанными ногтями и одним серебряным колечком. Между ними стоит маленькая статуэтка, глиняный или каменный божок с квадратными глазами и зубами, занимающими пол-лица.