Любовь в седьмом вагоне - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Славникова cтр.№ 44

В июле, в жару, когда подсохшее болото пахло паленой шерстью, сестры предприняли дальний поход. На шаткую узкоколейку они поставили легкую дрезину, на дрезину погрузили Вовку с Витькой, палатку, припасы, инструмент. Двигаясь по десять километров в день, сестры проверяли пути, сшивали, где надо, разболтавшиеся рельсы, заменяли сгнившие шпалы свежими чурбаками. В то лето обочины узкоколейки густо заросли мохнатыми, почти что хвойными кустами мелкой ромашки, высокими розовыми стрелами иван-чая; в горячих, распаренных цветах лениво перелетали бледные бабочки, которым, казалось, были тяжелы их большие плоские крылья; пчелы, завязываясь живыми полосатыми узелками, сосали из венчиков пьяный нектар. Вовку и Витьку с аппетитом, докрасна, ели комары, близнецы с аппетитом лопали, свистя виляющими макаронинами, походный суп – а однажды приволокли из зарослей, держа ее в четыре руки, будто шланг под сильным водяным напором, толстую гадюку. «Чугунный колесопровод! Чугунный колесопровод!» – во все горло распевала Машка, и эхо возвращалось по неживой узкоколейке, будто призрачный паровозный гудок. Так прошли все сто двадцать километров, отделявших Медянку от райцентра. В райцентре рельсы заканчивались странно: прямо в сорняках, в глухом тупике, перед пологой двугорбой свалкой, нежно горевшей битым стеклом. Зато вдоль бетонного забора тянулась узкая, будто бревно через овраг, твердая тропинка, буквально через десять минут выводившая к пыльной и многолюдной автобусной остановке.

Вернувшись из райцентра на дрезине, гладко бежавшей по заблестевшим рельсам, Фекла другими, словно горячей водой промытыми глазами увидала житье поселка Медянка. Что-то с ней случилось с опозданием на двадцать лет. Она увидала похожих на тряпичные личинки беззубых старух, шаркавших с пустыми кирзовыми сумками в почти всегда закрытый магазин. Она увидала фельдшерский пункт с холодной, застарелой темнотой в единственном окошке, библиотеку со сломанным крыльцом; всюду на дверях висели, будто мужские неработающие органы, ржавые замки. Прежде вовсе не замечая поселковых мужиков, заросших и козлоногих, Фекла вдруг встала вспоминать их же молодыми. Вот этот, с мутными глазами в бурых сургучах, был когда-то Митькой Шутовым, одноклассником, подарившим Фекле на Восьмое марта красивую открытку. Вот этот, в драной телогрейке на голые ребра – кто-то из братьев Колесниковых, Славка либо Севка. Который из двоих – по пустому лицу с беззубым ртом, похожему на отвисший карман с дырой, разобрать было невозможно, но именно из-за этой неузнаваемости – откуда-то становилось понятно, что один из братьев помер. Но особенно резко и ясно Фекла увидела детей. Бабы рожали то и дело, детей было много, их угловатые, обритые, намазанные зеленкой головы напоминали яблочки-дички, недозрелые и уже побитые, гроздьями по пять-шесть штук на каждую семью. Вдруг душа Феклы, доселе спящая, рванулась, за себя и за всех поселковых, в широкий мир. Душа кричала, как птица или паровоз, ночами Фекле снились бегущие рельсы, словно гигантская швейная машинка сострачивала вместе два куска туманного пространства, и в разрывах густого, с искрами, паровозного дыма проступал большой ступенчатый город, где над каждым домом – нарядный, будто новогодняя елка, башенный кран.

И вот тридцатого августа, в полдень, паровоз сестер Черепановых, сопя, вышел из депо. Был он нетяжел и невелик, напоминал, действительно, старинную зингеровскую швейную машинку, поставленную на взятые от маленького тепловоза колесные пары. На открытом тендере вздыхал и шепелявил громадный чан с брагой, под чаном потрескивала и калилась небольшая чугунная печка, и змеевик, пройдя через резервуар с водой, уходил, как нитка в швейный механизм, в паровозную топку. Из четырех разрушенных вагончиков сестры собрали два и покрасили их изумрудно-зеленой масляной краской, не до конца просохшей. Впереди, на морде паровоза, где в советские времена делали красную звезду, Машка намалевала улыбающуюся физиономию не то дворняги, не то огромной черноухой мыши, срисованную с красивого золотого фантика от жвачки.

Поглазеть на пышущее диво собралась половина поселка.

– Внимание! – Фекла, высунувшись из кабины машиниста размером с огородный туалет, кричала в старый насморочный мегафон. – Завтра утром! В восемь утра! Едем в район! Детей записывать в школу! Каждый день возить будем! Пока без билетов, бесплатно!

– Это ще, на шамогонке поедет паровоз? – вылез вперед, шатаясь в полупустых сапогах, расхристанный Колесников, Славка либо Севка. – Ты лущще мне шамогонку шлей! Я шам твои телешки в район поташшу!

– Ага, потащит он! На четвереньках! Железный конь! – раздались из толпы громкие женские голоса.

– А че! Могу! – не унимался Колесников. – Ептыть, это што за Петрович?! – изумился он вдруг, тыча грязным, как морковь, указательным пальцем в сторону украшавшей паровоз черноухой зверюги.

– Какой вам Петрович, это из мультфильма, – сердито поправила вытаращенного Колесникова семилетняя Валька Зашихина, у которой дома был почти исправный, только иногда заливавший передачу как бы розовой брагой, телевизор «Горизонт».

– Фекла Алексанна, да кто же наших в школу запишет? – крикнула жившая через улицу от Черепановых голосистая Верка Круглова, мать пятерых белобрысых, тощих, как комары, девчонок-погодков. – Там у самих классы переполнены! В интернат и то не берут!

– Я договорилась в РОНО! Записывать будут в пятнадцатую школу и в двадцать восьмую, – ответила Фекла, глядя на людей, чьи запрокинутые лица, освещенные ярким солнцем, казались ей сверху похожими на горящие электрические лампочки. – Только документы соберите! Если в печках еще не стопили.

На другое утро, не в восемь, конечно, а почти в половине десятого, паровоз сестер Черепановых отправился в первый рейс. В болтавшихся вагончиках, на тесных лавках, чинно сомкнувшись круглыми плечами и коленями, сидели поселковые женщины – с сумками на животах, в новых трикотажных китайских юбках и кофтах, тут и там попачканных непросохшей зеленой краской. Будущие школьники, тоже одетые в чистое и еще больше испятнанные зеленым, лезли к окнам, кричали, дудели, подражая сиплому паровозному свистку. По дороге чуть не произошло несчастья: острой березовой веткой, хлестнувшей в открытое окно, едва не вышибло глаз средней девчонке Кругловой. Оказалось, за годы, пока узкоколейка стояла заброшенной, кривые болотные березы и черемухи вырастили на пути состава целые лиственные сети, которые с грубым шумом волоклись по корпусу паровоза – так что в нескольких местах пришлось останавливаться и прорубать топором упругую массу. Зато на открытых местах паровоз разгонялся шибко: летел, как конская грива, белый дымок, сверкали между рыжих кочек водяные зеркальца, взмывали с низким свистом вспугнутые утки. Узкоколейка легко держала бойкий паровозик, настолько маленький, что наблюдателю со стороны могло показаться, будто суставчатый кулисный механизм, как железная нога, быстро-быстро крутит педаль трехколесного велосипеда.

С тех пор паровоз с двумя рябыми от захватанной краски, переполненными вагончиками каждое утро отправлялся в район. Возили школьников, всю дорогу дремавших в обнимку с твердыми новенькими ранцами; возили женщин на рынок, где они успешно торговали крупными налитыми овощами и возвращались довольные, с деньгами в потертых, угретых за пазухами портмонетах; возили в поликлинику вновь затеплившихся, зашевелившихся старух. Проторив дорогу в Райздрав, Фекла привезла в Медянку настоящего доктора – маленького лысого мужчину в смешных усах, словно сделанных, чтоб не пропадали, из выпавших волос, с глубокими морщинами на переносице, какие бывают от шнурков на старых, уже навсегда расшнурованных ботинках. Маленький доктор Андрей Николаич с обожанием глядел на рослую Феклу и после своей работы набивался в помощники, хотя совершенно ничего не смыслил в механизмах. Однажды, обнаружив на пустыре за бетонным забором самодельный паровозик, к поездкам присоединилась зычная, мелким золотым руном завитая книгоноша: библиотекарша с тридцатилетним стажем, она объезжала на старых и горбатых рейсовых автобусах ближайшие к райцентру рабочие поселки, а вот теперь увидала способ охватить еще немного контингента. Раз в неделю, по четвергам, библиотекарша приходила к поезду, таща по ухабам колесную тележку, набитую томами; в пути она все время читала, подбоченясь, раскрыв перед накрашенным лицом, будто двустворчатое зеркало, новенькую книжку, словно глядясь, гордясь и красуясь, спустив на кончик носа, рыхлого, как мокрый сахарок, мутноватые очки. К библиотекарше и ее томам повыходили, повыползали дряхлые бывшие учительницы, две отставные бухгалтерши, жена покойного главного инженера – все с младенческими беззубыми улыбками, еще живые. Тут же, у библиотечной сумки, оказались и девчонки Кругловы, девчонки и пацан Зашихины, долговязый, с прыщами как малиновое варенье, Гришка Зотов, просивший фантастику. Для книгоноши открыли старую библиотеку, где под серой байковой пылью сохранились только ящики со слипшимися каталожными карточками и вздутые стопки журнала «Звезда»; между делом кто-то неизвестный починил, подновив его свежими белыми плахами, библиотечное крыльцо.