2017 - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Славникова cтр.№ 118

Говоря все это, Татьяна лихорадочно рылась в карманах нахохленной шубы, извергавшей на пол новые денежные пачки. Достала сигареты в плоской тисненой коробке, золотую зажигалку, обметанную мелкой бриллиантовой сыпью. Высекла трясущийся огонь, втянула его целиком сигаретой-соломинкой, будто коктейль.

– Теперь ты хочешь, чтобы я отказалась от денег. Так вот что я тебе скажу. Неудачник не тот, кто не имел шанса, а тот, кто шанс получил и им не воспользовался. – Татьяна заходила по комнате, оставляя на паркете сырые узкие следы. – Я не собираюсь присоединяться к неудачникам. Потому что такое происходит с человеком раз и навсегда. У них у всех глаза становятся будто с болотной водой! Черт, черт! – Татьяна затрясла рукой с зажатой между пальцев сигаретой, сгоревшей за несколько затяжек, будто бенгальский огонь. – Никак не привыкну к этим дорогущим слимам, а тут и пепельницы нет! Вообще ничего нет в этой квартире, будто все тут по пальцам сосчитано!

Поозиравшись, Татьяна утопила окурок в луже на стеклянном столе, где он сразу же разбух и лопнул, как попкорн. Весь янтарный паркет был в Татьяниных длинных следах, точно заяц петлял, спасаясь от погони.

– Ну, хорошо. – Крылову тоже смертельно хотелось курить, но он ничего не мог делать здесь, в условном пространстве, где всякий посторонний предмет казался нарисованным на голой плоскости. – Может, и у меня через пару месяцев будут деньги. Не обещаю, но вероятность велика. Почему бы тебе не предпочесть мои деньги этому злосчастному наследству?

– Ты думаешь, я такая корыстная? – Татьяна с саркастической улыбкой покачала головой. – Что такое деньги для меня? Я тебе скажу. Всего лишь вопрос жизни и смерти. Я не о своем здоровье. Отравление у меня довольно легкое, Василий Петрович вообще не обращал внимания, будто у меня всего лишь пуговица оторвалась от пальто. Пара уколов по пять тысяч евро каждый – и все как рукой снимет. Но у женщин, пойми, есть одно заболевание: старость. Лет до тридцати все мы равны, все в своих правах. А дальше одни продолжают жить, а другие начинают умирать. Раньше закон природы действовал одинаково для всех. Поэтому старость не была такой отвратительной. А как теперь? Ведь все есть: сыворотки, пластика, нанотехнологии. Женщина за пятьдесят обязана тратить на себя несколько тысяч евро в месяц. И чем дальше, тем больше. Но даже если она топ-менеджер, незаменимый сотрудник, достойный представитель среднего класса – силы-то кончаются. И загнанную лошадь отправляют на заслуженный отдых! А пенсии хватает – поесть и за квартиру заплатить. Медицинская страховка – смешно! Даже стоматология теперь за отдельные деньги. А где их взять, кто-то может мне сообщить? Вечно молодым, конечно, никто не остается. Но ты видел богатых старух? Они как куклы! А все остальные – как грязь. И ты понимаешь, что речь идет о моей жизни? Ты осознаешь, что я родилась и умру?!

* * *

Крылов, мигая горячими глазами, слушал этот монолог и чувствовал, что Татьяна опять воздействует на него напрямую – всей силой своего существа бьет в какую-то незащищенную точку, буквально сверлит в нем дыру. Он и сейчас не смог бы сказать, сколько ей все-таки лет. Мерзлая дымка, скрывавшая возраст, исчезла, место ее заняла гидрокосметика, должно быть, вроде той, которой пользовалась Тамара, нанося на лицо густые, совершенно бесцветные жидкости из толстых склянок синего фотозащитного стекла, где прозрачные сиропы были черны, как питьевые порции ночи. Должно быть, у Тамары и Тани будет теперь довольно много общего – к примеру, золотое украшение от Tiffany, которое Татьяна продолжала машинально крутить, казалось взятым из одного из Тамариных сейфов. Радикальное омоложение скоро сделает Татьяну прорезиненной, с температурой тела на градус ниже человеческой нормы. Ее осевший животик станет прямым, с мускулами как панцирь черепахи, исчезнет милый шрам, похожий на тонкую нитку лапши. И что останется тогда?

– Ты не думай, я про тебя вспоминала, – лихорадочно произнесла Татьяна, обхватывая себя по самые лопатки длинными руками, не зная, куда себя девать между голых идеальных стен. – Знаешь, о чем я мечтала, когда мы с тобой бродяжили? Думала – вдруг найдем какой-нибудь клад. Или платиновую кредитку, а на ней миллион долларов! Глупо, я понимаю… Не представляешь, сколько у меня в уме скопилось подобных глупостей. Я складывала в отдельную коробку наши транспортные талончики. Представляла, что вот какие у них номера, столько у меня появилось денег. Начинала мысленно тратить, распределять. И всегда, всегда не хватало! Помнишь того придурка, что фотографировал нас на свой телефон? Я у него украла две тысячи рублей! Видишь, в чем признаюсь? – Татьяна хрипло захохотала. – И все-таки еще раз скажу тебе: не деньги я люблю. Ты ведь сейчас не от наследства просишь меня отказаться. А вот от тех моих минут в адвокатской конторе, когда они мне сказали… И от нынешних моих ночей, когда лежишь на спине и захватывает дух… И от цифры, которую никому не скажу, которая в моей голове, будто бриллиантище в сейфе… Если я сейчас напишу отказ от наследства, то все это выйдет зря, с обратным знаком. Превратится в самое ядовитое мучение, какое только бывает на свете. Сам подумай: разве можно отнимать у человека счастье, в чем бы оно ни заключалось?

Крылов опустил голову, разглядывая свои белесые носки, сильно севшие от Фаридовых стирок в кипятке. Странно, но сейчас он почти ничего не чувствовал.

– Мне это наследство пришло, как помилование, – глухо проговорила Татьяна, темная и узкая на фоне водянистого окна. – Почти все обречены на убогую, доисторическую жизнь, когда рядом есть все. Почти все умирают, когда существует средство спасти больного, вот только денег у больного нет. Почти у всех жизнь ненастоящая…

На последней фразе Крылов крупно вздрогнул. И Татьяна тоже про это! Должно быть, у человека существует неизвестный орган, который подает ему сигналы о неподлинности мира. Слово «ненастоящая» Татьяна почти прошипела, и Крылову показалось, что движения ее похожи на танец змеи, когда она с толстой мерзлой силой свивает чешуйчатые кольца.

– И вот мне сообщили: все, приговор тебя больше не касается! – продолжила Татьяна, раскачиваясь на месте. – Я понимаю, что наконец-то жива, правда жива! До конца жизни жива! И вдруг появляешься ты. Что ты говоришь? Чтобы я отклонила помилование, посидела еще немного в тюрьме. А ты скоро сделаешь подкоп, освободишь меня, и мы будем жить долго и счастливо. Конечно, очень может быть, что у тебя ничего и не получится. Но освобождаться надо все-таки так, а не иначе. По твоему мнению. И ведь я же знаю тебя, мой любимый, мой дорогой: вовсе не из самцовых амбиций ты предлагаешь мне отказаться от денег другого самца. Не себя ты требуешь уважать, а некую силу, которая над нами. Мало мы с тобой намучились, спрашивая ее, можно ли нам остаться вместе? И вот теперь ты собрался сделать еще один радикальный запрос? Так знай, что я не хочу. В конце концов, давай уважать и мое стечение обстоятельств. Оно тоже из жизни возникло. Может, отказываясь от денег, я эту силу как раз и разозлю…

– Допустим, ты тоже права, – произнес Крылов с тяжелой головой, в которой, будто в мутном выпуклом аквариуме, тоже ходило подобие рыбы: полужидкая верткая тяжесть, колыхавшая мозг. – Но ведь женщина не может быть одна. Предположим, ты зажила на уровне медицинского и всякого другого современного прогресса. Будешь ты счастлива в одиночестве? А если нет – может, все-таки вспомнишь про нас с тобой? Очнись!