Кровь и честь - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Ерпылев cтр.№ 46

В лесу уже лежал снег, рыхлый и темный, изъеденный мириадами пор, готовый впитаться в землю талой водой из-за неожиданной декабрьской оттепели, но упорно держащийся здесь, вдали от солнечных лучей и поддерживаемый ночными морозцами. Но недолго ему уже осталось хранить верность зиме, как бойцу в окружении. Приближался ее черед.

Солнце склонилось к западу и наконец под вечер, пробившись сквозь тучи, бросало на раскисшую дорогу косые, синие в оранжевых закатных лучах, тени, превращая грязь в расписанный геометрически правильным узором восточный ковер. Раскидистые ели тесно, будто молчаливые стражи, обступали проселок, и все вместе это создавало иллюзию мрачного великолепия какого-то невиданного дворца…

Расстояние, в салоне автомобиля всегда казавшееся плевым, на деле превратилось в довольно долгое путешествие. Лес расступился, когда над головой уже сияли первые звезды. Подмораживало, и грязь под ногами, распустившаяся за день, схватывалась в хрусткий монолит.

Завидев огни родного дома, Александр переложил баул в другую руку, подышал на озябшие на вечернем морозце пальцы и ускорил шаг. Больше всего он опасался, что в усадьбе никого, кроме слуг, не будет и придется объяснять по телефону, почему он не явился сразу в родовой особняк на Пушечной, а поперся на ночь глядя в такую даль, да еще на рейсовом автобусе и пешком. И уж тогда скрыть свои намерения вряд ли получилось бы. А Саша хотел все еще и еще раз обдумать, чтобы потом уже о своем решении не жалеть никогда. Теперь же, при виде ярко освещенных окон отчего дома — прислуга никогда не позволила бы себе такой роскоши — у него отлегло от сердца.

Отца, общения с которым он сейчас не хотел больше всего, застать здесь он не ожидал — капитан лейб-гвардии Семеновского полка Павел Георгиевич Бежецкий непременно был на службе, но матушка… Миновав роковой в жизни любой женщины, а особенно женщины светской, рубеж, Мария Николаевна, хотя и не чуралась общения, мало-помалу переходила в категорию «барыни», все чаще круговерти Санкт-Петербурга предпочитала тишину и уют усадьбы и покидала сей милый ее сердцу уголок все реже… По крайней мере сейчас, в зимне-осеннюю распутицу, на то, что она именно в имении, а не в столице, ее сын мог поставить все свои «капиталы» — так и не разменянную «катеньку», [19] одолженную приятелю не по-немецки щедрым фон Тальбергом.

Был и еще один человек, совет которого был бы для него сейчас неоценим, — дедушка, Георгий Сергеевич. Вот уж кто точно не сдвинет сурово брови, не перейдет на ледяной тон, каким отчитывают провинившихся подчиненных, не оборвет на полуслове гневной тирадой. Старый вояка, проживший долгую жизнь и души не чаявший в продолжателе рода Бежецких — вот кто сейчас нужен был Саше даже больше, чем ласковая и добрая матушка, чем строгий, но справедливый отец…

Морозец здесь, на открытом пространстве, крепчал, заставляя кутаться в шинель плотнее. Пар от дыхания висел в безветренном воздухе частой кисеей, не желая рассеиваться, оседая тонким инеем на воротнике и щеках, а всплывшая из-за верхушек леса чуть ущербная луна пропитывала его своим колдовским зеленоватым сиянием…

Вот и ворота.

— Кого это несет в такую познеть? — послышался из сторожки ворчливый голос Трофимыча, старого дедова денщика, прошедшего с барином де одну победоносную кампанию, чтобы на склоне лет занять почетное и не слишком хлопотное в здешних тихих местах место привратника. Словно верному сторожевому псу, состарившемуся на цепи, ему не требовалось стука в дверь, чтобы отреагировать на появление пришельца — своих он узнавал по шагам, а чужих — и подавно. Тем более, когда они приближались с таким треском и звоном по спаянной морозом в стеклянистую массу слякоти. — Стой на месте и отвечай!

— Я это, Трофимыч, — улыбнулся Саша на суровый окрик: словно тот же старый беззубый пес, привратник был строг лишь на вид, а на самом деле — вполне безобиден. — Открывай ворота, недремлющий Цербер!

В окошке затеплился огонек, мелькнула тень, и вот уже сам Трофимыч вырос во весь свой гренадерский рост на пороге… Вырос, чтобы ойкнуть, перекреститься суетливо и юркнуть обратно в убежище.

— Свят-свят-свят!.. Господи, спаси, сохрани и помилуй!.. Отведи силу нечистую…

«Неужели я так сильно изменился? Да нет же — Карлуша вон сразу узнал, на шею бросился… Что-то тут и впрямь нечисто…»

— Трофимыч! Ты спятил, что ли, на старости лет? Не признал? Это ведь я! Открывай ворота, а то промерз я тут до костей…

Но ответом путнику, которого и впрямь колотила дрожь, будто в лихоманке, были новые, еще более истовые молитвы и причитания вперемешку с присказками от дурного глаза, икоты и почему-то зубной боли. Видимо, перепуганный сторож решил вывалить на гостя, которого упорно не хотел признавать, весь свой оккультный арсенал без остатка.

Поняв, что от внезапно спятившего Трофимыча толку мало, Александр просунул в хорошо известное ему потайное отверстие руку и дернул за веревочку, отпирающую щеколду. Калитка распахнулась, и пришелец наконец ступил под родные своды.

Но этого привратник стерпеть уже не мог и отважно прянул наперерез «супостату», сжимая в трясущихся руках не то самопал, не то простую дубину, коей в деревнях принято в целях пущей безопасности подпирать ворота и против которой ушлые домушники еще не исхитрились изобрести отмычку.

— Отзынь, нечисть!..

— Что ты, Трофимыч! — отступил на шаг озадаченный таким отпором Бежецкий. — Это же я, Саша!

— Молодой барин? — ахнул старик, опуская свое орудие и близоруко вглядываясь в Сашино лицо, неразличимое из-за ярко светящей в спину луны. — Ах, я старый дурак! Ах, не признал! Прости, батюшка! Прости дурня сиволапого! — сделал он попытку (впрочем, не совсем убедительную, учитывая плохо гнущиеся от застарелого артрита суставы) повалиться в ноги «молодому барину». — Точь-в-точь ведь старый барин! Вылитый Георгий Сергеич в младые годы! Ай, напугал старика! Ай, ошарашил!..

«Пьян, наверное! — решил про себя Саша, осторожно обходя рассыпающегося в извинениях и несущего бред старца и направляясь к освещенному дому, на высоком крыльце которого уже наблюдалось некое оживление, видимо, вызванное переполохом, поднятым свихнувшимся на старости лет привратником. — Разбаловал совсем дедушка своего боевого соратника…»

Сравнение с дедом в юности, конечно, льстило молодому человеку, всю жизнь старавшемуся походить на него, но совсем не оправдывало «цербера», бессвязно причитающего ему вслед:

— Явился ночью в сиянье неземном… Молод, рьян и ликом прекрасен… Точь-в-точь…

Но чудачества старого солдата тут же вылетели из головы поручика, стоило ему увидеть на ступенях дорогого до боли человека…

— Мама!..

* * *

Час спустя чисто вымытый, раскрасневшийся от тепла, всеобщего внимания и сытной еды (и поднесенной пузатенькой чарки дедовской наливки, естественно) Саша в неожиданно ставшей ему несколько тесной в плечах и весьма коротковатой домашней одежде восседал напротив умиленно подперевшей ладонью щеку матушки, завершая пересказ сокращенной и серьезно отредактированной версии своих приключений.