Александр с Ладыженским ехали в одном автомобиле, пятитонном армейском «мерседесе» путиловской сборки, направлявшемся к Санкт-Петербургскому и Новому арсеналам, второму из которых, по плану, предстояло стать штабом восстания. К тому же хранящиеся на складах Арсенала артиллерийские орудия крупного калибра при надлежащей их установке, за которую отвечал князь Георгий Васильевич Вяземский, капитан лейб-гвардии второй артиллерийской бригады, могли легко взять под обстрел и Зимний и Таврический дворцы, Петропавловскую крепость, в военном отношении ничтожную, но важную психологически, а также мосты через Неву, связывающие разные части города.
— Мы одним ударом, князь, берем под контроль почти всю Выборгскую сторону, — горячо втолковывал Вяземский Бежецкому, водя фонариком по плану города, лежащему на коленях. — Глядите сами: Арсенал сам по себе крупный стратегический узел, затем Патронный и Механический заводы… На Механическом сейчас, кстати, завершен ремонт двенадцати танков для Второй Финляндской танковой дивизии. Что нам мешает их захватить? Опять же Финляндский вокзал…
«Вокзал, почта, телеграф… — невольно вспомнилось Александру. — Дежа вю какое-то!..»
— А зачем нам вокзал? — спросил он у «стратега» вслух. — Эвакуироваться?
— Вот еще! — фыркнул упитанный и слегка смахивающий на хомяка Георгий Васильевич. — Типун вам на язык, Александр Павлович. На воинских путях товарной станции Финляндского всегда стоят один или несколько составов с военными грузами. В том числе и с оружием, боеприпасами и снаряжением. Пакгаузы вокзальные этим добром вообще забиты доверху… Информация верная, не сомневайтесь!
— Фу, князь, — подначил Бежецкий увлекшегося капитана. — Опускаться до банального мародерства…
— Не мародерство, — отрезал Вяземский, сурово сдвинув редкие кустики белесых бровей. — А реквизиция по праву военного времени! Не для себя же, для общего дела!
Александр шутливо воздел вверх руки, сдаваясь.
— Вот здесь Михаиловское артиллерийское училище, которое отправился поднимать Вадим Мещерский… — продолжил ползать по карте князь.
— Парнишек-то зачем тревожить?
— Молодежь всегда была главной движущей силой любой революции! — последовал категоричный ответ, и протестовать против такого утверждения Александр не решился и постарался свернуть со скользкой темы: слово «революция», особенно в применении к предстоящему восстанию, ему очень не нравилось.
— А Московский полк нам в тыл не ударит, случаем? — Палец полковника уперся в казармы полка, расположенные на пересечении Сампсониевского проспекта и Литовской улицы. — У нас на собрании ведь никого из московцев не было…
— Не стоит волноваться, — легкомысленно махнул рукой князь. — Их командир великий князь Николай Петрович, добрейший человек, терпеть не может Челкина— и конечно же станет держать нейтралитет до конца. До развязки, — поправился он. — Меня лично больше волнуют гродненские гусары.
Да, Бежецкого они волновали не меньше. Хотя лейб-гвардии Гродненский гусарский полк и относился к «старогвардейским» полкам, в среде столичных гвардейских полков он все еще считался «чужаком». Что делать? Гродненские гусары традиционно квартировали в Варшаве и были переведены в столицу всего лишь двенадцать лет назад повелением Александра IV, благоволившего своим бывшим однополчанам и поэтому оказавшего им медвежью услугу. Их место в Царстве Польском занял Сумской гусарский полк, еще в тридцатые годы его величеством Алексеем Николаевичем за отличия в Британской кампании переведенный в ранг гвардейского.
Гродненские гусары и поселены были на отшибе, в казармах, отстроенных на месте Покровских церковных садов, за что и получили язвительное прозвище «садовников», бесившее их до крайности и ставшее поводом к бесчисленному множеству дуэлей, а то и вульгарного мордобоя по пьяной лавочке. Лет через двадцать-тридцать все шероховатости, конечно, сгладились бы сами собой, но… Вероятность того, что, наплевав на гвардейскую солидарность, гродненцы решат отплатить за все шуточки и подначки «петербуржцев», была велика.
— Жаль, что ваш друг Бекбулатов погиб, Александр Павлович, — продолжал Вяземский. — Он-то легко нашел бы к ним ключик…
Бежецкий досадливо дернул плечом: любое воспоминание о кошмарном штаб-ротмистре, едва не отправившем его к праотцам в прошлом году, было неприятно, как скрип металла по стеклу. Деликатный князь решил не развивать скользкую тему — многие в гвардии да и во всем городе, знали о том, как дружны были офицеры, — и замолчал, чертя какие-то сектора на своей карте. Однако воспользоваться минутой тишины, чтобы собраться с мыслями перед «делом», Александру не удалось.
— Извините, Александр Павлович, — осторожно тронул его за рукав Петенька Трубецкой. — У меня не было времени объясниться с вами относительно…
— О чем вы, поручик?
— Я о том аресте… Я не знаю, каким чудом вы оказались на свободе, но, поверьте, искренне рад этому… Вы, наверное, теперь не подадите мне руки, ведь я совершил подлость…
Александр вспомнил, что говорила ему Маргарита об аресте близнеца.
— Бросьте, князь! Я и забыл об этом, — заверил Трубецкого Бежецкий, хотя мозг сверлила мысль: «А близнец-то забыл ли?» — Поэтому вот вам моя рука!
Петенька схватился за протянутую руку, как утопающий за соломинку, преданно, по-собачьи глядя в глаза своего кумира.
— И вообще, поручик. — Александр украдкой поморщился. — Лучше выбросьте-ка из головы все эти глупости… Скоро в бой.
Почти в этот самый момент грузовик замедлил ход и остановился, по пологу кузова требовательно постучали, и голос Ладыженского сообщил:
— Приехали, господа. Пора…
24
— Ваша светлость! Ваша светлость!..
Борис Лаврентьевич с трудом разлепил глаза и с огромным недоумением уставился на трясущегося без малого восьмидесятипятилетнего лакея Евграфыча, настоящего патриарха, «ходящего» за «барином» с незапамятных времен. На светящемся табло часов только что выскочили несуразные розовые цифры «4:12».
«Чего четыре — дня или ночи? — с трудом, словно несмазанные шестеренки, ворочались, просыпаясь, мозги всесильного князя. — Хотя… Четыре дня это вроде бы шестнадцать…»
Словно в подтверждение, сквозь щель неплотно сдвинутых гардин пробивался синий предрассветный луч.
— Беда, ваша светлость!..
— Какого черта ты, старый, меня будишь в такую рань?! — взбеленился, окончательно просыпаясь, светлейший. — В дворники захотел? В истопники? Я вот тебе дам, хозяина ни свет ни заря будить! В богадельню, сегодня же! Сей момент!..
Старик медленно и раздельно, словно огромная кукла-марионетка, заржавевшая в сочленениях, рухнул на колени, дробно грохнув ветхими костями об пол, однако упрямо продолжал талдычить свое:
— Беда, батюшка! Не гневись ты на старика никчемного, беда!..
— Да в чем же дело?!! — заорал Борис Лаврентьевич, швыряя в сердцах в старика скомканным ночным колпаком и садясь на кровати. — Пожар, что ли? Толком говори, орясина пскопская!