Нанда Лал колебался. В тишине Торамана продолжил:
— Предположим — на мгновение, — что я вернулся с войны против Рима овеянный славой. Победителем сотен сражений.
— Возможно, — проворчал Нанда Лал. — Но маловероятно.
Вопросительный взгляд Тораманы стал откровенно испытуюшим. Нанда Лал вздохнул и — опять — его мнение об уме йетайца повысилось еще на чуть-чуть.
— На самом деле, реальных шансов нет.
Йетайец кивнул.
— Чистота крови всегда лежала в основе правления малва, — он легко кивнул жрецу. — И в основе религии Махаведы.
Торамана ничуть не выглядел огорченным. Напротив, йетаец почти что смеялся:
— Ну пусть будет так. Я — амбициозный человек, но не дурак. В мире есть ограничения. Так обстоят дела сейчас, так было всегда и так будет всегда. Я просто хочу добраться до собственного потолка, и никак не меньше.
С его сурового, типично йетайского лица исчезла всяческая веселость.
— Теперь, возможно, вы меня понимаете.
И снова в шатре воцарилось молчание. На этот раз на довольно долгое время. В целом минут на пять. Пять минут, на протяжении которых йетайский полководец и начальник шпионской сети всей империи малва смотрели Друг на друга, а жрец Махаведы, прекрасно понимая, что все эти тонкости давно не его дело, пытался сделаться настолько невидимым, насколько мог.
— Хорошо, — заявил в итоге Нанда Лал. — Даже не «Достаточно хорошо», а просто хорошо. Я считаю, мы понимаем друг друга.
Кивок йетайского полководца больше напоминал поклон во время принесения клятвы в верности.
— Да, господин, понимаем. Позвольте мне продвинуться в этом мире так далеко, как я могу, и вам не нужно беспокоиться о последствиях. — Нанда Лал все еще сомневался.
— Может настать день — а Рана Шанга будет твоим родственником, — когда, не исключено…
— Если такой день наступит, господин, что меня сильно удивит, — не сомневайтесь: я сделаю то, что нужно сделать. Да, кровные узы крепки. Но амбиции сильнее. Они подобны горному леднику.
— Да ты еще и поэт! — воскликнул Нанда Лал.
Весело улыбаясь, он встал из-за стола. Несмотря на крупное тело и уже немолодой возраст, Нанда Лал был полон жизненных сил. Он уже стоял на ногах, когда жрец только начал подниматься.
— Я предвкушаю долгое и полезное для нас обоих сотрудничество, командир. И я обязательно лично приеду на твое бракосочетание, когда бы оно ни проходило, И пусть будет, что будет.
Торамана, тоже вставший на ноги, поклонился в пояс.
— Это честь для меня. — Когда он разогнулся, Нанде Лалу показалось, что на губах йетайца появилась слегка хитроватая улыбка. — Но предупреждаю заранее — я не забуду ваше обещание. Пусть будет, что будет.
Нанда Лал жестом велел Вишванатану выйти из шатра первым. После того как жрец удалился, начальник шпионской сети остановился у полога шатра и сурово посмотрел на стоящую в углу статую.
— Уродливая чертова штуковина, — тихо сказал он. Торамана находился в нескольких футах от Нанды Лапа.
Йетаец бросил взгляд на статую, затем пожал плечами.
— Действительно уродливая. В этом мы с ней похожи. И, так же как и я, она служит своим целям.
Нанда Лал рассмеялся и ушел, не переставая удивляться уму Тораманы.
Теперь эта мысль наполняла его радостью. Правда он велел одному из своих шпионов не спускать с полководца глаз.
К несчастью, шпион не разделял мнение своего хозяина о Торамане. Поэтому поздно вечером у йетайского полководца не возникло сложностей с тем, как незамеченным выйти из шатра. Так, чтобы шпион и не заподозрил об этом.
А поскольку Нарсес был не менее опытен в уходе от слежки, то двое мужчин встретились без всяких прочем. Как и было оговорено раньше, в процессе обмена фунта чая на сравнимую меру фимиама. В этой сделке участвовали двое слуг, и произошла она на неофициальном «рынке», устроенном солдатами и местными жителями на берегах Джамны.
Нет необходимости говорить, что она осталась незамеченной шпионами Нанды Лала. И Торамана, и Нарсес умели подбирать слуг.
Они сидели в небольшом шатре, стоявшем в стороне от основного армейского лагеря и исполнявшем роль склада. Нарсес уже ждал йетайца, сидя на мешке. Как только Торамана вошел, евнух заговорил:
— Перескажи мне все. Очень точно.
На это у Тораманы ушло несколько минут. Возможно, он вспомнил не каждое слово, но близко к тому. Если бы Нанда Лал присутствовал в этом шатре, то его мнение о Торамане еще улучшилось бы. Память йетайца была такой же феноменальной, как и его ум.
Когда он закончил, Нарсес коротко, сухо и хрипло рассмеялся.
— «Позвольте мне продвинуться в этом мире так далеко, как я могу, и вам не нужно беспокоиться о последствиях». Это очень красиво сформулированное предание.
Торамана небрежно пожал плечами.
— Я ничего не знаю об искусстве красиво говорить. Все могут видеть, я — грубый йетайец, немногим лучше варвара. Но даже когда я был ребенком и играл в грязи, то знал, что лучший способ врать — это говорить правду. Просто позволить тому, кто слышит правду, воспринимать ее по-своему. Восприятие, а не сами слова вот что делает их ложью.
Нарсес кивнул и улыбнулся, напоминая в этот момент рептилию.
— И это тоже еще одно красиво сформулированное предложение. — Улыбка исчезла. Следующие слова он произнес без каких-либо эмоций. — Если время придет — когда время придет, — тебе потребуется…
Торамана оборвал его, нетерпеливо махнув рукой.
— Действуй быстро, решительно и так далее. — Он поднялся на ноги даже с большей живостью, чем та, которую продемонстрировал Нанда Лал в его шатре. — Не бойся, Нарсес. Мы с тобой прекрасно друг друга понимаем.
— «Но амбиции сильнее», — тихо процитировал старый евнух. — «Они подобны горному леднику».
И снова Торамана махнул рукой.
— Поэзия, — фыркнул он. — Нет никакой поэзии в горных льдах. Я знаю. Я видел ледник. Я родился в Гиндукуше, Нарсес. И узнал, еще будучи мальчиком, что мир создан, подобно льду.
Он повернулся, пригнулся, откидывая полог шатра, и исчез. Так же тихо, как и пришел.
Глава 21
ХАРК
Лето 533 года н.э.
— Мы так и думали, что найдем тебя здесь, — сказал Эон.
— А где же еще? — фыркнул Усанас. Удивленная Антонина оторвала взгляд от кобылы, на которую смотрела, и покосилась на конюшню. Эон и Усанас стояли внутри, у открытых дверей, и их спины освещало солнце позднего утра.
Антонина начала краснеть. Затем, опустив глаза, принялась отряхивать платье от соломы. Когда она пришла этим утром на конюшню, после того как Велисарий уехал, чтобы присоединиться к армии, то мало обращала внимания на подобные мелочи. Даже теперь ее старания объяснялись больше привычкой, чем настоящим беспокойством о своей внешности.