– Все мы от чего-то бежим, Чандрис, – негромко произнес Ханан. – Орнина не говорила тебе, что я хотел стать хирургом?
Рука Чандрис, отвернувшая гайку до половины, замерла в неподвижности.
– Нет, – сказала она.
– Хирургия – это искусство, – мечтательным тоном заговорил Ханан. – Одно из немногих оставшихся искусств. Может быть, единственное, занимаясь которым ты по-настоящему чувствуешь, что делаешь людям добро.
Чандрис услышала едва заметное жужжание мотора, сопровождавшее движение его руки.
– И как далеко вы в нем продвинулись? – спросила она.
– Наши родители умерли, когда я учился на втором курсе колледжа, – сказал Ханан. – Орнина закончила общеобразовательную школу и пошла работать, чтобы оплатить мою учебу. Я тоже немного подрабатывал, но, в сущности, она кормила нас обоих. Я не возражал, зная, что, когда получу практику, смогу и ее отправить в колледж. Расплатиться с ней за все, что она для меня сделала. Мне оставалось учиться полгода, когда появились первые признаки заболевания.
Чандрис моргнула, смахивая выступившие на глазах слезы.
– Врачи ничего не могли сделать?
– В том-то и дело. – В голос Ханана вкрались странные нотки. – В том-то и дело, что могли.
Чандрис обернулась, ожидая увидеть в его глазах гнев, но увидела только печаль.
– Не понимаю, – осторожно сказала она.
Ханан чуть слышно вздохнул.
– Паралич можно было вылечить, Чандрис, – ответил он, разглядывая свою дрожащую руку. – Не просто ослабить, а полностью излечить. Для этого требовалась сложная нейрохирургическая операция и шесть месяцев интенсивной терапии… а также два миллиона райя.
Перед мысленным взором Чандрис невольно возникла картина из ее жизни в Баррио: старый Флавин бредет по улице, припадая на негнущуюся ногу, коленный сустав которой можно было без труда заменить протезом.
– Мне очень, очень жаль. – Это было единственное, что она могла сказать.
Ханан оторвал взгляд от своих рук и, отогнав воспоминания, натянуто улыбнулся.
– Мне тоже было очень жаль, – сказал он. – Долгое время я воспринимал случившееся как катастрофу. Но я не просил в долг, понимая, что, даже если займусь медициной, смогу расплатиться лишь к концу жизни.
Чандрис кивнула, вспоминая старую поговорку.
– Богатый становится еще богаче…
– А у бедняка заводятся детишки, – закончил Ханан.
– Что?
– Не обращай внимания. Это мой собственный вариант. – Он вскинул бровь. – Что ж, теперь твоя очередь.
Желудок Чандрис превратился в тяжелый камень.
– Его зовут Триллинг Вейл, – заговорила она. – Два года он был… – Девушка нерешительно умолкла, подбирая нужное слово.
– Твоим любовником? – произнес Ханан.
– Да, и любовником тоже. Но не только. – Чандрис покачала головой. – Вы должны понять, что такое Черный Баррио, Ханан. Множество нищих, воров и мошенников – точь-в-точь как в районе Магаски у космопорта.
– Звучит довольно мрачно.
– Да уж, там не до веселья. Я начинала подручной у карманников – заманивала жертву и отвлекала ее внимание. Постепенно мои дела шли в гору, и я сама стала воровать.
– Одна?
– Я никогда не оставалась одна, – ответила Чандрис. – Но и заботой никто меня не баловал. Как правило, мужчины держали меня при себе, чтобы использовать в своих делах. А потом, когда мне исполнилось четырнадцать, я встретила Триллинга.
Чандрис отвернулась к фланцу, чтобы Ханан не видел ее лицо.
– Сначала он был по-настоящему добр. Заботился обо мне, как никто другой. Он приютил меня, учил всевозможным трюкам, знакомил со своими друзьями… – у Чандрис перехватило горло.
– Что же произошло? – после короткой паузы спросил Ханан. – У него появилась другая женщина?
Чандрис фыркнула.
– Только не у Триллинга, – ответила она. – Он всегда говорил, что способен любить только одну. Насколько я знаю, за все время, что мы были вместе, он ни разу мне не изменял. Нет, дело в том, что он начал вести себя… необычно. Точно говоря, странно. Пытался воровать, не подготовившись, и впадал в бешенство, когда жертва поднимала шум. Злился на меня без причин, порой несколько дней кряду пребывал в черной меланхолии. Неожиданно исчезал в самое неподходящее время и взрывался, когда я пыталась выяснить, где он был. Начал увлекаться наркотиками.
– Можно подумать, речь идет о человеке на пороге психического срыва, – заметил Ханан. – Ты не пыталась уговорить его проконсультироваться со знающими людьми?
– Дважды в неделю. Но всякий раз, когда я это предлагала, он выходил из себя. Вдобавок Триллингу не с кем было пообщаться. К этому времени от него отвернулись почти все друзья. Они утверждали, что он вот-вот окончательно свихнется и у них нет желания оказаться рядом, когда это произойдет.
– Хорошие у него друзья, – пробормотал Ханан.
– Для Баррио это в порядке вещей, – объяснила Чандрис. – Никто ни для кого ничего не станет делать, если не рассчитывает получить выгоду.
– Что ж… – Ханан поскреб щеку. – Но ты-то ведь осталась с ним. Насколько я понимаю, это не сулило тебе ничего хорошего.
Губы Чандрис искривились.
– Только не приписывайте мне благородных побуждений, Ханан, – сказала она. – Я и не думала о них. Просто Триллинг даже в самые тяжелые моменты оставался моей единственной опорой, и я не хотела его терять. А может быть, я боялась признаться, что уже потеряла. Живя в Баррио, часто приходится лгать самой себе.
– Людям вообще свойственно обманывать самих себя.
Чандрис пожала плечами.
– Пусть так, но все кончилось тем, что я не могла больше терпеть. Я поняла, что должна бежать. – При воспоминании об этом девушку охватила ледяная дрожь. – И я, как последняя дура, сказала Триллингу, что ухожу.
Ханан приблизился к Чандрис и обнял ее за плечи.
– Триллинг ударил тебя? – мягко спросил он.
Чандрис вновь вздрогнула; перед ее мысленным взором появлялись и исчезали картины из прошлого.
– Он не коснулся меня даже пальцем, просто стоял и смотрел на меня безумным взглядом. А потом подробно, в мельчайших деталях, объяснил, что он со мной сделает, если я попытаюсь от него уйти. – Чандрис покачала головой. – До сих пор не понимаю, как мне это удалось. Должно быть, он не поверил, что я говорю серьезно.
Несколько минут они молчали. Чандрис прильнула к Ханану; его близость приносила ей чувство тепла и покоя. Каким-то непостижимым образом это ощущение напоминало ей лучшие дни с Триллингом. Но было в нем и нечто совершенно новое. В объятии Ханана не угадывалось и следа чувственности или того хищного пыла, который буквально пронизывал каждое слово и поступок Триллинга. Ханан прикасался к ней как друг – ни больше и ни меньше. И ждал в ответ того же самого.