Решение номер три - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Михайлов cтр.№ 127

Так я работаю и по сей день: более или менее точно знаю, что хочу сказать следующей книгой, но представление о том, как я это сделаю, в какие образы и сцены преобразуется эта мысль, остаётся самым туманным, а часто такого представления вовсе и не бывает. Но если написалось начало (пусть оно потом даже окажется лишним), текст начнёт развиваться как бы сам собой, словно программа саморазвития заложена в него изначально, как в семечко – программа дерева. И тут, наверное, основным правилом автора должно быть, как и врача: «Не навреди». Если же пойдёшь за планом, пришедшим от рассудка, а не от подсознательного ощущения, пойдёшь «наперекор стихиям», то младенец родится, чего доброго, с деформированными членами и долго не проживёт.

Теперь уже я не пытаюсь быть умнее природы и подчас с интересом слежу, куда повернёт текст, что выкинут персонажи. Иначе писать просто не умею.

Но вернусь к первой повести. Написав запланированные тридцать страниц, я решил, что, пожалуй, придётся расширить рамки до пятидесяти. Когда написал пятьдесят – понял, что ограничивать себя не нужно. Пусть оно пишется, как хочет, а там видно будет. В общем, вместо задуманного рассказа получилась повесть на девять листов. Но годилось это куда-нибудь или нет, было мне совершенно непонятно. Нужно было постороннее авторитетное мнение.

Я перепечатал текст на старой, со сбитым шрифтом машинке, купленной ещё в райкомовские времена в елгавской комиссионке, – и вручил его Айку. Он прочитал – и передал рукопись своей жене Нине. Это было не просто так: она работала редактором в редакции современной художественной литературы Латгосиздата (впоследствии это издательство стало называться «Лиесма»), и все русские авторы проходили через её руки. Нина была известна строгостью суждений, и её мнения я ожидал со страхом.

Вердикт был таким: у меня, похоже, есть способности. Но лучше бы показать Юре.

Юрий Абызов – литературовед, критик и переводчик – был у нас наибольшим авторитетом по части словесности. Был по праву. Он прочитал. И когда мы после этого встретились в компании, где все мы регулярно бывали, подошёл ко мне, бросил рукопись на стол и заявил:

– Как это написано?! Это же не язык. Это воляпюк какой-то! Примитив!

Прискорбно, но он был прав. Сказалась неразработанность руки, предпочитающей выписывать привычные, знакомые слова, не поспевающей за мгновенно проносящимися мыслями и совершенно не намеренной участвовать в поисках чего-то, не столь заезженного.

Впору было бросить рукопись в корзину и забыть. Но я заупрямился. Тогда я еще не знал, что первые варианты лучше всего не показывать вообще никому, но дать отлежаться и потом прочитать как бы со стороны, «через плечо», как это называется (когда кто-то читает твой текст, а ты заглядываешь туда же над его плечом, текст воспринимается совершенно иначе: видишь его как бы чужими глазами, и все огрехи сразу же начинают просто-таки криком заявлять о себе). Потом переписать, сделать второй вариант, который во многом будет противоположен первому; пишущий всё может извлечь только из самого себя, и учиться ему приходится прежде всего на своих ошибках. Не знал; но подумал, что если я столько написал, то переписать-то как-нибудь сумею. И сразу же взялся за работу.

Переделанный вариант я вручил заказчику, и рукописи альманаха отправились в издательство. К той же Нине Бать.

А вскоре меня пригласил к себе заведующий редакцией. И сказал:

– Положение такое. Если это идёт в «Парусе», тираж будет пятьсот экземпляров. Но если ты заберешь оттуда и подашь заявку, издадим отдельной книжкой, и тираж будет – девяносто тысяч.

Стыдно признаться, но мысли о солидарности с русскими коллегами в тот миг у меня даже не возникло. Я ведь о книжке даже и не мечтал, а тут издательство само предлагает. Конечно, я согласился.

Уже не помню, каким именно словом охарактеризовал мой поступок коллега из русской секции. Кажется, «ренегат», но не уверен. Могу только поручиться, что слово было далеко не похвальным. Я понимал, что заслужил его. Как понимал и другое: если бы такое предложение сделали ему, он тоже не раздумывал бы ни секунды.

Но на этом история с «Особой необходимостью» не завершилась. Вмешательство случайностей продолжалось.

Рукопись находилась в издательстве, а я продолжал работать в редакции, когда у нас там возникли очередные гости из Москвы. К нам москвичи вообще заглядывали часто. Большинство их никак не было связано ни с юмором, ни с сатирой; просто у нашего журнала была добрая слава – многие в Москве знали, что гостей мы принимаем хорошо: напоим, накормим и развлечём по мере возможности. Нам нравилось быть гостеприимными.

На этот раз нас навестили два человека, собиравшиеся в соавторстве написать книжку о работе латвийских таможенников: в Латвии – крупные морские порты – Рига, Лиепая, Вентспилс, а где порт – там и таможня, и контрабанда. Ребята просили посоветовать им – с кем надо разговаривать и куда ехать. Они уже устроились в гостинице без нашей помощи, так что другого содействия им вроде бы и не требовалось. Одного из них звали Володя Зыслин, он работал в журнале «Вокруг Света», а точнее – в начавшем недавно выходить приложении к журналу, называвшемся «Искатель» и существующем и поныне. Тогда это было единственное периодическое издание, публиковавшее фантастику систематически и в немалых (относительно) объёмах. Как звали его спутника, я не помню, от него сохранилось в памяти только, что он горделиво заявлял, что он не кто-нибудь, а вор в законе, хотя и занимается журналистикой. Он тоже оказался парнем компанейским.

Мы поболтали в редакции, а к вечеру всей компанией двинулись в ресторан. Посидели хорошо. Расставаться никому не хотелось, и кто-то из москвичей, когда ресторан стали закрывать, предложил продолжить вечер у них в гостинице.

Так и сделали. Когда темы для разговора вроде бы иссякли, Володин спутник предложил сыграть в очко – для развлечения. У нас в редакции любимой игрой были вообще-то шахматы (из восьми человек двое были кандидатами в мастера, один имел первую категорию, и ещё один играл в такую же силу, хотя официальной аттестации не имел) и «новус», или канадский бильярд, в который играют на квадратном полированном столе не шарами, а шайбами. В карты в журнале не играли. Но уметь – умели и предложение приняли. Наверное, из всех пятерых или шестерых у меня голова оставалась самой ясной – так или иначе, когда игра закончилась, оказалось, что я выиграл у обоих гостей что-то пятьсот с лишним рублей – новых, 1961 года, дорогих. Они сказали, что рассчитаются, хотя и не сразу, и мы пошли по домам.

Назавтра москвичи появились в редакции; лица их были полезного для глаз зелёного цвета. Мы-то успели уже несколько поправиться. Тут же принялись лечить и их. А я, чтобы улучшить их настроение, сказал (мы в редакции уже успели решить, что именно так надо сделать, иначе было бы неудобно):

– Вы, конечно, понимаете, ребята: это всё было в шутку, так что никто никому ничего не должен.

Они воскресли прямо на глазах. И неудивительно: таких денег у них не было, а ведь надо было тут ещё работать. Но Володя, самый проигравшийся, стал искать возможность отблагодарить меня за спасение своей чести.