Царь муравьев - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Плеханов cтр.№ 99

– Что-то знакомое, – говорю. – Специфический вкус, но не могу определить точно.

– Вкусно? – Женя хитро прикусывает нижнюю губу.

– Дрянь. Редкостная гадость.

– Хочешь узнать, что это такое?

– Не отказался бы.

– Даю подсказку. По-английски сие блюдо называется «Semolina». Не знаешь такого слова?

– Нет, с ходу не переведу.

– Посмотри в словаре.

– Лезу в словарь и смотрю. «Semolina– манная каша», – значится в словаре. Все, оказывается, просто. Душенька Евгения Павловна подколола меня умело и изощренно.

С детства ненавижу манную кашу, и Женька знает это. Бифштекс просится из желудка обратно. Вот ведь кобра подколодная!

– Это месть за плохое поведение в лавке? – спрашиваю я тихо, но напряженно. – Травануть меня решила, да? Вывезти на родину в гробике?

– От манной каши никто еще не умирал.

– Я буду первым!

– Ну прости, Димочка! – Она нежно гладит меня по руке. – Я больше не буду. Правда-правда!

Ну как тут не простить? Да я и не злюсь, только притворяюсь.

Злюсь я на Женьку только в одном случае – если ее долго нет со мной. Не могу без нее. Ужасно быть настолько зависимым от кого-либо, но что я могу поделать? Она – мой кислород, моя пища и питье мое. Когда она рядом, я спокоен и мыслю вполне здраво. Когда ее нет – начинаю сходить с ума.

Я болен Женей, и знаю, что болезнь эту не вылечить.

* * *

Вечер, ничуть не испорченный клюквенной манкой, продолжается замечательно. Мы выходим из ресторана, вокруг горят сотни неоновых вывесок и толпы народа перемещаются по улицам Латинского Квартала, блаженно ловя парижский кайф – особый, отличающийся, к примеру, от амстердамского, или мюнхенского, или питерского. Заметно похолодало; я одеваю пиджак, Женя накидывает кофточку. Мы заходим в магазин и покупаем пять кусочков разных сыров; ловкий продавец отрезает их от сырных полукругов – огромных, ноздреватых, размером с автомобильное колесо. Пробуем каждый из сортов прямо на улице, рядом с магазином, и находим, что сыры превосходны, лучше даже тех, что пришлось мне пробовать в Германии и Голландии. В качестве компенсации за моральный урон Женя соглашается заглянуть на полчасика в суши-бар, там я быстро и жадно сжираю два подноса обожаемых мною нигири-дзуси с сырой рыбой, гребешками, осьминогами и икрой морского ежа. Женечка подперла щеку ладошкой и смотрит на меня с умилением, как на любимого щенка, уплетающего корм из миски. Выпиваю несколько чашечек сакэ, залпом, одну за другой – повышаю градус. Сакэ, как всегда, теплое и гадкое на вкус, но количество компенсирует качество, и становится мне совсем хорошо.

А если бы я был подлизой? Вот ужас-то! Хочется выпить, а нельзя. Нет уж, обойдемся…

Пожилой гитарист играет на небольшой площади. Он сидит у стены на колонке, усиливающей звук, он весь в черном, играет профессионально, с драйвом, заменяет собою целый оркестр, но не поет. Зато поют люди, выстроившиеся на площади широким кольцом. Поют нестройно, но с энтузиазмом, и Женька подпевает хрустальным своим голосочком, очень красиво подпевает, так бы всю жизнь и слушал, и мне завидно, потому что не знаю слов. Хотя песни все знакомы – «Энджи» Хендрикса, и «Сатисфэкшэн» Роллингов, и «Эль кондор паса» сами знаете кого (попробуйте только заявить, что не знаете), и, кто бы сомневался, непременный «Отель Калифорния», заезженный насмерть, и все равно звучащий здесь, в подступающей ночи Франции, волшебно и упоительно. Когда вернусь домой, найду слова всех песен и выучу их наизусть. Почему Женя знает, а я нет? Это несправедливо!

А потом становится слишком поздно, и нельзя допустить, чтобы сбежала последняя электричка, потому что денег на такси почему-то совсем не осталось. И мы с Женей спешим на метро, а потом на вокзал. Ехать на поезде минут сорок, и Женька всю дорогу спит, навалившись на мое плечо, мерно сопит носиком, и я тоже мог бы уснуть, но не спится – чувствую себя тревожно. В окнах проносятся вереницы желтых огней, лишь изредка меняясь полной чернотой. Электричка действительно последняя, и потому народу в ней преизрядно, заняты все сидячие места в вагоне. Белых парижан здесь нет, откуда им взяться в столь позднее время, большую часть пассажиров представляют мусульмане. Извините, что говорю так прямо – мусульмане. Ничего не имею против людей, исповедующих ислам, это их дело, не мое. Однако вагон наполняют именно мусульмане – алжирцы, марокканцы, турки, египтяне и палестинцы, ныне граждане свободной Франции. В основном молодежь – круглолицые девушки в белых платках-хиджабах и горячие парни в спортивных ветровках и обтягивающих джинсах. Парни слишком горячие, на мой взгляд. Орут на арабском так, что уши закладывает, размахивают руками и постоянно косятся на нас с Женей. Словно зарезать хотят…

И я почему-то снова вспоминаю Абхазию, Сухуми. Вспоминаю наркомана, ковылявшего впереди шайки ненормальных выродков. Я хотел обойти их, но мне не дали. Этот тип махнул длинным ножом, сделал широкое движение поперек, и я даже не столько отпрыгнул назад, сколько втянул живот – резко, аж до самого позвоночника, до белых кругов в глазах. Острое лезвие вспороло рубашку, но я не почувствовал боли. Видимо, уже тогда во мне жил боец, потому что в следующую долю секунды я выстрелил в выродка странным, новым для меня ударом. Возможно, я видел этот прием в каком-то из китайских фильмов об У-шу, появившихся тогда в изобилии, и применил его прежде, чем успел подумать. Обе мои руки ударили одновременно: левая ладонь в нос, правая ладонь в сердце. Парень был накачан опиумом до бесчувствия, до общей анестезии, и удар кулаком вряд ли задержал бы его надолго. Но мой удар вышиб из него дух, он пролетел два метра и сшиб спиною нескольких поганцев, шедших за ним. Я тоже не удержался на ногах и повалился на землю. И сразу же вскочил, повернулся и побежал. Они преследовали меня недолго – опиум не придает сил, напротив, расслабляет. Через минуту я был весь в крови – она пропитала рубашку и стекала в джинсы. Через десять минут, едва не теряя сознания, я притащился домой. Оказалось, что ничего страшного, лишь глубокий порез на коже. До сих пор там остался бледный рубец, пересекающий живот.

А сейчас я сижу в удобном кресле, еду по цивилизованной Франции, вдоволь нагулявшись по Парижу, вкусив улыбок и дружелюбия. Но мне снова страшно, словно кто-то из экзальтированных южан держит за спиной нож, предназначенный лично для меня.

Что за глупости, право… До конца поездки не происходит ничего плохого. Объявляют нашу станцию, синие полосы за окнами превращаются в мягкие неоновые вывески. Женя просыпается, сонно хлопает глазками, принюхивается по подлизьей привычке и пытается подняться на ноги. Я придерживаю ее рукой – подожди, милая. Мы выходим последними. Предупредительно пропускаю вперед всех остальных – не люблю, когда кто-то идет за спиной.

Ночной пригород кажется промозглым мосле комфортного тепла вагона. Воздух сырой – не дождь, просто мелкие частицы тумана садятся на лицо и делают его влажным. До нашего отеля чуть меньше полутора тысяч шагов. Мы с Женей остаемся в одиночестве – десятки людей, прибывших вместе с нами, устремляются вперед и исчезают со странной поспешностью. Впрочем, чего удивляться – поздно, слишком поздно, давно пора спать. Туман стелется над перроном сизыми полосами.