Спутники Волкодава - читать онлайн книгу. Автор: Павел Молитвин cтр.№ 130

Его мучила жажда, но, поднявшись на ноги, он был так потрясен плачевным состоянием «Девы», что забыл даже о воде. Судну, потерявшему команду, тела которой, по всей видимости, смыло за борт, каким-то чудом удалось пережить шторм, однако цена за это была заплачена поистине колоссальная. Кормовая и носовая надстройки были полностью снесены, обе мачты вместе со всем такелажем и второй шлюпкой исчезли. Судя по тому, как глубоко осела корма «Девы», возвышавшаяся над верхушками волн всего на полтора локтя, можно было с уверенностью предположить, что по меньшей мере два трюмовых отсека затоплены. Глядя на развороченную «рыбой» сторожевика палубу, Эврих подивился, как судно вообще держится на плаву. Аррантские корабелы в самом деле могли творить чудеса, Хрис не зря уверял, что недурно разбирается в кораблях, все это так, однако без помощи Отца Всеблагого тут явно не обошлось. Потрескавшимися, кровоточащими губами Эврих беззвучно прошептал благодарственную молитву Отцу Созидателю, Богам Небесной Горы и Морскому Хозяину, после чего в голову его пришла крамольная мысль о том, в самом ли деле он спасен «от клинка алчущего и пучины морской», или быстрая смерть заменена мучительно долгой пыткой медленного умирания от голода и жажды?

Окинув взглядом горизонт, юноша уверился, что ни берега, ни проходящего мимо судна не видать. Теперь все зависело от того, сумеет ли он найти на полузатонувшем корабле питьевую воду. Морской он, будучи в бессознательном состоянии, нахлебался еще в трюме, и ничего хорошего это ему не принесло.

Люк расположенного между мачтами трюмового отсека был закрыт, и попытки поднять прикрывавшую его крышку не увенчались успехом. Вероятно, ее заклинило во время шторма, и если бы у Эвриха был кинжал… Решив заняться этим люком позже, юноша, осторожно ступая по наклонной палубе, обошел развороченное «рыбой» место и пришел к неутешительному вьшоду, что бочки с пресной водой в затопленных трюмовых отсеках, скорее всего, сохранились, но добраться до них ему никоим образом не удастся, даже если он отыщет ящик со столярными инструментами.

Пить хотелось отчаянно, сумерки сгущались, а шансы отыскать воду во мраке ночи были столь малы, что Эврих не на шутку встревожился. «Стервятники», разумеется, не стали бы без особой необходимости перетаскивать бочки с пресной водой на «Рудишу», особенно когда шторм дышал им в затылок, и это соображение обнадеживало. Однако, если он не отыщет их до темноты, ночь ему предстоит скверная… Юноша чувствовал, как в голове у него вновь начинает звонить колокол, и с ужасом думал о том, что вновь может погрузиться в тягостное беспамятство, где его будут мучить кошмарные видения недоступных Врат и кровавой бойни. Стиснув зубы, он заставил себя не паниковать. Фрок и Вивилана несколько суток провели в том же трюме, что и он. Вода там была, и если помещение показалось ему пустым, когда он из него выбирался, себя не помня, это еще ничего не значит.

Эвриху страшно не хотелось спускаться туда, где он едва не умер и откуда с таким трудом сумел выбраться, но иного выхода не было. Пересиливая овладевший им без всякой причины страх, он подошел к темному провалу люка и, поколебавшись, начал спускаться по лестнице. Свет сюда почти не проникал, вода, как и утром, доходила до пояса, и юноше пришлось двинуться вдоль борта, вытянув перед собой руки и моля всех богов, чтобы бочки, находившиеся здесь прежде, пережили шторм. Обломки досок, обрывки циновок и мешков, весь хлам и сор, годами копившийся в дальних уголках трюма, всплыл на поверхность и мешал двигаться вперед, но низко осевшее судно, к счастью, «не плясало» на волне, и, раза два поскользнувшись, Эврих неожиданно нащупал под ногами груду мешков с каким-то зерном. Потом наткнулся на огромную корзину, от которой пахло сушеными яблоками, а мгновением позже пальцы его нащупали закругленную стенку бочки и крепежный брус, благодаря которому никакая качка не могла сдвинуть ее с места.

Их было много — спасительных бочек с пресной водой. Заветная влага, поддразнивая, плескалась в двух вершках от пересохших губ юноши, но прежде ему не доводилось набирать здесь воду, и он внезапно испугался, что судьба решила сыграть с ним злую шутку. Торопливо оглаживая бока пузатых бочек в поисках крана или втулки, он уже представлял множество вариантов, при которых до столь близкой воды ему будет не добраться. Например, если деревянная пробка или кран расположены ниже уровня воды, набравшейся в трюм во время шторма, или если ему не удастся вытащить затычку голыми руками. Помнится, он неоднократно видел бочки с отверстиями в крышке — в этом случае до содержимого можно было добраться, только положив ее на бок или имея специальную трубку. Да мало ли каверз способна таить в себе простая на первый взгляд бочка, если под рукой нет ничего, кроме разбухших от воды щепок!

Эврих чувствовал, что руки у него дрожат, а лицо орошает холодный пот. Он совершенно ясно понимал, что провел в этом трюме не одни сутки и найти воду сейчас, немедленно — вопрос жизни или смерти. Завтра для него может не наступить — падение в трюм не прошло бесследно, и если он не использует просветление сознания, чтобы помочь себе, то никто другой ему уже точно не поможет. Он должен добраться до воды; если потребуется, зубами прогрызть в бочке дыру и напиться, напиться во что бы то ни стало целительной влаги!..

— О Отец Всеблагой, видывал ли ты подобного дурня! — прохрипел Эврих и разразился каркающим, старческим смехом.

Ощупывая очередную бочку, он наткнулся сразу на три деревянные затычки, расположенные на разной высоте! Кажется, такие посудины называются «мерными бочками». Чего уж там мерили с их помощью, он с ходу вспомнить не мог, но должен был догадаться, что мореходы предусмотрели возможность частичного затопления трюмовых отсеков и во всяком случае были не столь богаты, чтобы ставить на бочки с водой медные краны, и… Впрочем, все это теперь не имело значения. Уцепившись скользкими мокрыми пальцами за сильно выступающую верхнюю втулку, юноша рванул ее на себя — и в лицо ему ударила струя воды. Сладкой по сравнению с морской, божественной, вкуснее которой нет ничего на свете!

Захлебываясь, Эврих глотал ее, подставлял под струю лицо и снова пил — постанывая, икая и всхлипывая не только от радости утоления жажды, но и от сознания, что уж теперь-то он точно будет жить. Теперь его ни один «стервятник» в могилу не загонит! В этом ли, в том ли мире, с грехами или без, но будет, будет, будет жить!..

Странно было ощущать себя живым, зная, что погибло столько народу. Странно было сознавать, что из всех плывших на «Деве» выжил он один — самый не приспособленный к жизни в этом мире. Хотя если вдуматься, то было это совершенно естественно. Пока матросы и купцы, Бикавель, Хрис, Ржав и все остальные рубились со «стервятниками», защищая свою и его, Эвриха, жизнь, он, боясь утратить свою безгрешность, прятался за их спинами. Прятался, как трус, и, несмотря на то что сам таковым себя не чувствовал, это ничего не меняло. Он уцелел потому, что праздновал труса, пока другие дрались за него. Если бы кто-то обвинял Эвриха, он, наверно, попытался бы возражать и придумал себе тысячу оправданий. Но обвинять было некому, и оправдываться не было нужды.

Странник никогда не вернется в Фед и не привезет Глаз Дракона своему отцу и всем тем, кто мог бы при помощи этой волшебной травы лечить его соотечественников. Хатиаль никогда не ступит на землю Мономатаны, о которой так много рассказывала им Нумия. Чернокожая женщина никогда не отыщет свое племя и не узнает, жив ли муж и что стало с тремя ее детьми. Вивилана никогда не обнимет Верцела, а купцы и матросы не поднимут кружки ни за здоровье Бикавеля, ни за чье-то другое здравие. И говорить себе, что он не виноват в их смерти, бесполезно. Конечно не виноват. Даже если бы он владел мечом, как Хрис, даже если бы у него было не две, а двадцать две руки, участие его в схватке ничего бы не изменило. Вот только сказать это некому. И никуда не деться от чувства вины, хоть тысячу раз повтори вслух и про себя все самые разумные доводы и доказательства. Эврих смотрел на медленно проплывающий по левому борту скалистый берег и чувствовал, что никогда прежде не испытывал такого одиночества, такой душевной боли, по сравнению с которой сущей ерундой кажутся все прежние переживания: обиды, безответные любови и прочее, прочее, прочее, представлявшееся столь важным в том, другом, прошлом мире. Не Верхнем или Нижнем, а том, в котором он жил до встречи «Девы» с «Рудишей». Мир, каким он его знал, рухнул, и жить на развалинах было до ужаса тяжело и больно. То есть физически он был здоров: за несколько суток, прошедших с тех пор, как юноша отыскал спасительные бочки, разбухшее в морской воде зерно, сушеные яблоки и еще кое-какую снедь, слегка подпорченную, но годную в пищу, синяки, ссадины и царапины зажили, не оставив следа, колокол в голове перестал бить набат и лишь изредка напоминал о себе приступами дурноты и слабости. Нет, он не мог пожаловаться на самочувствие. Все было бы хорошо, если бы не сосущая, тянущая, пульсирующая, как нарыв, безнадежная боль в сердце, зародившаяся в груди, когда он, прозрев и перестав думать о Вратах и мирах, понял главное: из жизни навсегда ушли Хатиаль, Хрис и все-все, плывшие на «Деве», и, хоть голову себе разбей, их уже не вернешь… Случалось, он скучал о матери, братьях, отце, пастыре Непре и оставшихся в родном городке товарищах, но в чувстве этом не было обреченности. Что бы с ним ни случилось, они продолжали жить. Совсем иное испытывал Эврих, думая о тех, кто ушел навсегда. Ушел во цвете лет, в то время как он по дурацкой приходи судьбы остался жить, хотя должен был уйти вместе с ними…