Моби Дик, или Белый Кит - читать онлайн книгу. Автор: Герман Мелвилл cтр.№ 107

– Оба! Оба! Я вижу обоих! – снова закричал Дэггу, испустив торжествующий вопль; немного погодя мы уже могли видеть, как Квикег храбро загребает одной рукой, крепко вцепившись другой в длинные волосы индейца. Их втащили в поджидавшую шлюпку и быстро подняли на палубу, но Тэштиго ещё долго не приходил в себя, да и у Квикега вид был не слишком бодрый.

Но как же был совершён этот благородный подвиг? Да очень просто. Квикег нырнул вслед за медленно погружавшейся головой, сделал в ней снизу своим тесаком несколько надрезов, так что образовалась большая пробоина, потом выбросил тесак, запустил туда свою длинную руку, поглубже и повыше, и вытащил за голову беднягу Тэша. Он утверждал, что сначала ему под руку подвернулась нога, но отлично зная, что это не по правилам и может вызвать различные осложнения, он запихнул ногу обратно и ловким и сильным толчком с поворотом заставил индейца сделать кульбит, так что при второй попытке тот уже шёл старинным испытанным способом – головой вперёд. Что же до огромной кашалотовой головы, то она вела себя при том самым наилучшим образом.

Вот таким-то образом благодаря храбрости Квикега и его незаурядным повивальным талантам и совершилось благополучное спасение, или, правильнее будет сказать, рождение Тэштиго, протекавшее, кстати говоря, в условиях крайне неблагоприятных и при, казалось бы, неодолимых препятствиях; и этот урок ни в коем случае нельзя забывать: акушерству следует учить наравне с фехтованием, боксом, верховой ездой и греблей.

Я прекрасно знаю, что это необычайное приключение с индейцем покажется иному сухопутному человеку совершенно невероятным; хотя всем, наверное, случалось видеть или слышать, как люди падали в колодцы и бочки; подобные происшествия случаются сплошь и рядом, и при этом причины их бывают гораздо менее веские, чем в случае с Тэштиго, который угодил в кашалотовый колодец с такими исключительно скользкими краями.

Однако кто знает? быть может, проницательный читатель призовёт меня к ответу и скажет: Как так? Я думал, что ячеистая, пропитанная спермацетом голова кашалота – самая лёгкая и плавучая часть его тела; а ты теперь заставляешь её тонуть в жидкости, удельный вес которой гораздо больше, чем у неё. Что, попался? Ничуть, это вы попались; всё дело в том, что, когда Тэштиго упал туда, спермацет был почти весь вычерпан, лёгкое содержимое ушло, остались только хрящевые стенки колодца, состоящие, как я уже упоминал, из калёного, кованого вещества, куда более тяжёлого, чем морская вода, в которой оно тонет, точно свинец. Но в данном случае немедленному погружению этого вещества препятствовали остальные части головы, от которых оно не было отделено, и поэтому вся голова тонула очень плавно и неторопливо, что и позволило Квикегу совершить свой молниеносный родовспомогательный подвиг прямо на бегу, если можно так сказать (что верно, то верно, роды получились довольно беглые).

Ну, а если бы Тэштиго нашёл свою погибель в этой голове, то была бы чудесная погибель; он задохнулся бы в белейшем и нежнейшем ароматном спермацете; и гробом его, погребальными дрогами и могилой были бы святая святых кашалота, таинственные внутренние китовые покои. Можно припомнить один только конец ещё слаще этого – восхитительную смерть некоего бортника из Огайо, который искал мёд в дупле и нашёл там его такое море разливанное, что, перегнувшись, сам туда свалился и умер, затянутый медвяной трясиной и мёдом же набальзамированный. А сколько народу завязло вот таким же образом в медовых сотах Платона и обрело в них свою сладкую смерть?

Ни один физиономист, ни один френолог не пытался ещё изучить черты лица левиафана и прощупать шишки на его черепе. Подобное предприятие оказалось бы не более успешным, чем для Лафатера попытка рассмотреть морщины на Гибралтарской скале или для Галля [249] подняться по приставной лестнице и ощупать купол Пантеона. Однако Лафатер в своей знаменитой книге рассуждает не только о различных человеческих лицах, но уделяет также внимание лицам лошадей, птиц, змей и рыб и подробно останавливается на всевозможных оттенках их выражений. Точно так же и Галль, а вслед за ним и его ученик Шпурцгейм не преминули высказать кое-какие соображения по поводу френологической характеристики прочих живых существ. И потому я, как ни скудно я оснащён для того, чтобы стать пионером в деле приложения этих двух полунаучных дисциплин к левиафану, всё же предпринимаю такую попытку. Я берусь за всё и достигаю чего могу.

С точки зрения физиономической, кашалот – существо аномальное. У него нет носа. А поскольку нос – это центральная и наиболее заметная черта лица и поскольку именно он придаёт лицу окончательное выражение, полное отсутствие этого наружного органа, естественно, накладывает на лицо кита свой заметный отпечаток. Как при разбивке живописных парков и садов никакой законченности не удаётся достичь, не утвердив на видном месте чего-нибудь вроде обелиска, или купола, или статуи, или башни, так и лицо окажется лишённым физиономической гармонии, если на нём не будет возвышаться ажурная колокольня носа. Попробуйте отбить нос у мраморного Фидиева Зевса, сами увидите, какое жалкое получится зрелище! Однако кит отличается столь колоссальными размерами, все его пропорции настолько величавы, что тот самый недостаток, какой для изваянного Зевса нетерпим, в нём совершенно не ощущается. Больше того, он только придаёт ему величия. Нос на китовом лице был бы просто неуместен. Когда, пускаясь в физиономическое плавание, вы в своей шлюпке-четвёрке огибаете его огромную голову, ваше почтительное восхищение ни на минуту не омрачает мысль о носе, за который его можно было бы водить. А ведь как навязчиво преследует вас порой эта назойливая мысль, когда вы созерцаете на троне могущественного коронованного педеля.

Самый внушительный, с точки зрения физиономической, вид у кашалота анфас. Так он кажется просто божественным.

Высокий лоб человека, который мыслит, подобен Востоку, растревоженному утренней зарёй. Курчавый лоб быка на сонном пастбище осенён знаком величия. Лоб слона, толкающего тяжёлое орудие вверх по горным ущельям, – зрелище воистину царственное. У человека и у животных лоб одинаково подобен большой золотой печати, какой скрепляли германские императоры свои указы. На ней значится: «Ныне сотворено моею рукою. Бог». Но у многих животных, да порой и у человека тоже, лоб – это всего лишь полоса альпийского луга под снеговой кромкой. Нечасто встречаются лбы, которые, подобно лбу Шекспира или Меланхтона [250] , так высоко уходили бы ввысь и спускались так низко, чтобы глаза из-под них светились прозрачными, недвижными горными озёрами вечности; а сверху в бороздах лба чудился бы вам след ветвистых дум, спускавшихся к водопою, точно след ветвисторогого оленя, отпечатавшийся на снегу. Но божественное высокомерие чела, присущее всем тварям земным, у великого Кашалота усиливается настолько, что, глядя на него прямо в лоб, вы с небывалой остротой ощущаете присутствие Божества и силу Зла. Ведь вы смотрите не на какую-то определённую точку; вы не видите ни одной черты: ни носа, ни глаз, ни ушей, ни рта, ни даже лица вообще; у него, собственно, и нет лица, а только одна необъятная твердь лба, покрытого бороздами загадок и несущего немую погибель шлюпкам, судам и людям. И в профиль грандиозное это чело не умаляется, хотя, конечно, сбоку его величие уже не так подавляет вас. Зато в профиль отчётливо заметно то поперечное, полукруглое углубление в средней части лба, которое у человека является, по Лафатеру, признаком Гения.