Тень Ветра - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Ахманов cтр.№ 74

Правила пользования предусматривают, что воды Абулфараджа должны использоваться только людьми – для питья и ритуальных омовений; поить этой водой вьючных и верховых животных считается святотатством. По неясной причине в источнике утонул верблюд, принадлежащий бану сулайм; бану килаб сочли источник оскверненным, потребовали провести обряд очищения и пожелали установить полный контроль над Абулфараджем. Вероятно, корни этого конфликта кроются в давнем соперничестве между бану килаб и бану сулайм.

Оценка данной гипотезы производилась Аналитическим Компьютером “Перикл-ХК20”; гипотеза достоверна с вероятностью 0,98.

Примечание: у бану килаб под ружьем двенадцать тысяч всадников, у бану сулайм – тринадцать с половиной.

ПРЕДПИСАНИЕ АГЕНТУ: устранить конфликт и воспрепятствовать массовому кровопролитию – желательно без силовых акций.

СРОК ИСПОЛНЕНИЯ: двенадцать суток. ПОДПИСЬ: Дж. Дж. Ньюмен, начальник ОКС СОГЛАСОВАНО: Э. П. Хелли, руководитель Учебного Центра ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА ОПЕРАЦИЮ: Д. Ш. Уокер, шеф-инструктор.

Воспрепятствовать кровопролитию! Желательно без силовых акций…

Это подтверждалось кодом 05/00821-DC, под которым была зарегистрирована директива. Первые две цифры соответствовали номеру отдела Саймона, следующие – порядковому номеру операции; затем шли буквенные обозначения, и если там стояло “MR” – “mortal”, – агенту разрешалось использовать оружие. Саймон нередко получал такие приказы, но на этот раз шифр был иным – “ди-си”. Он долго ломал голову, что бы это значило. Может, “drowned camel”? Операция “потонувший верблюд”?

Как бы то ни было, он исполнил приказ в точности и обошелся без силовых воздействий. И теперь мог предаваться заслуженному отдыху в роскошном дворце Азиза ад-Дина Аб-даллаха, амира ал-муминин, что значило “повелитель правоверных”. И хотя таких повелителей на Аллах Акбаре насчитывалось десятка три, Абдаллах был, бесспорно, самым гостеприимным, дружелюбным и цивилизованным из местных владык. Но, разумеется, не без странностей.

Вот бану сулайм и бану килаб были людьми простыми, без всяких выкрутасов. Чуть что, хватались за ножи, а если нож не помогал, шли в дело кривые сабли и винтовки. Стреляли они отменно, и случалось, что отзвук тех выстрелов доносился до Багдада и Дамаска, а временами – до Алжира, Марра-кеша и Гранады, лежавших на других материках.

Материков на Аллах Акбаре было три, и, в силу причин естественных, слегка подправленных в ходе терраформирования, они располагались так, что водное пространство между ними имело сходство со Средиземным морем. Северный континент, весьма гористый, назывался Сафван, что по-арабски значило “камень” или “скала”; южный носил имя Миср – вероятно, в память о Египте, которого на Аллах Акбаре не было, так как земной Египет со всеми своими пирамидами и древностями отправился на Колумбию. Самым большим и самым населенным являлся восточный континент, Аршад, или “Старший”. Его юг занимали Йемен и Саудовская Аравия, север – Палестина, Сирия, Иордания и Ливан, а северовосточную часть – Багдадский халифат, объединявший Кувейт, Ирак и несколько мелких княжеств. Имелось тут еще одно владение, принадлежавшее издревле роду Азиз ад-Дин – на берегу пролива, разделявшего Аршад и Миср. Этот пролив соответствовал в рамках земной географии Красному морю, только увеличенному раз в пять.

Вся остальная, и очень немалая часть Аршада, являлась пустыней, ничейной землей – ничейной в том смысле, что ни один из местных владык не рисковал прибрать ее к рукам. В пустыне жили кочевники, воинственные племена, объявившие о своей независимости еще в Эпоху Исхода, ушедшие из Ирака и Аравии и теперь не подчинявшиеся никому, кроме собственных шейхов. Это было их правом, закрепленным в Конвенции Разделения, но создавало массу неприятных инцидентов. Племенные территории были не разграничены, стычки меж кочевниками случались нередко, и втиснуть их в кодекс международных законов не удавалось самым квалифицированным юристам. С одной стороны, все творившееся в Восточной Пустыне могло рассматриваться как внутреннее дело, не подлежащее санкциям ООН; с другой, племена все-таки были разными, и значит, всякую их свару полагалось толковать в терминах внешней агрессии и вынужденной обороны.

В этом вопросе Совет Безопасности ООН занимал мудрую позицию невмешательства – до тех пор, пока речь касалась кражи овец, верблюдов и девушек или вендетты местного значения с десятком-другим трупов. С такими делами вполне справлялись посредники, ишаны, кадии и эмиры, самым уважаемым из коих являлся Азиз ад-Дин Абдаллах, прямой потомок дочери пророка Фатимы. Но временами назревали потасовки посерьезней (вроде той, из-за почившего верблюда), и тогда за дело принималось ЦРУ. Любая из этих акций была весьма серьезной и крайне деликатной – ведь тут требовалось мирить, а не стрелять.

Саймон справился без стрельбы и мог испытывать законную гордость, так как во время операции его пистолет пребывал в кобуре, а нож – в ножнах. Правда, пришлось устроить взрыв – совсем небольшой, но при воспоминании о нем по спине у Саймона ползли холодные мурашки. Даже солнце Счастливой Аравии, струившее щедрый жар на прекрасную Басру, не могло их растопить.

– Ты ничего не ешь, Ришад, – произнес амир ал-муми-нин, сухощавый бронзоволицый мужчина с ястребиным носом, облаченный в шелковую джуббу. Выглядел он в ней весьма импозантно, как древний арабский властитель, вот только глаза были совсем не арабскими – синими и прозрачными, как море в тихий полдень. Этот наследственный знак, передававшийся в роду ад-Динов больше трех столетий, интриговал Саймона, но прямой вопрос на подобные темы был бы нарушением этикета. – Ты ничего не ешь, – повторил Абдаллах, огорченно приподнимая бровь. – А почему? Не думаю, что в пустыне тебя хорошо кормили. Этим невежам, бану сулайм и бану килаб, неизвестно, что такое настоящая еда. Их шейхам приходится грызть верблюжьи кости, и даже в пятницу верблюд в их котле не слишком молодой. Вероятно, из тех верблюдов, что носили еще пророка Мухаммада.

– Я буду есть, амир ал-муминин, и воздам должное твоему столу, – сказал Саймон с поклоном. – Только сперва согреюсь. Сейчас моя кровь холодна, как у тех старых верблюдов, что носили еще святого пророка.

Они расположились по обе стороны ковра в одном из внутренних залов эмирской обители. Дворец был великолепен – как и этот дворик, облицованный мозаикой и лазуритом. Тут со всех четырех сторон сияли небесной голубизной колонны и арки, портики и лестницы; блестели синие плиты пола, искрился хрусталь светильников, шелестел и шептал фонтан его струи изгибались и падали вниз будто гибкие руки арабских танцовщиц. Трапеза тоже была достойна помещения: павлин, фаршированный фисташками, молочный ягненок на вертеле, фрукты, тончайшие лепешки, орехи и финики в меду и пять сортов шербета. Ворс на ковре был толщиною в ладонь, блюда – из чистого серебра, кувшины – с изящной чеканкой, а кубки украшены благочестивой надписью: “Во имя Аллаха милостивого, милосердного!” Саймону казалось, что он пирует с самим халифом Харуном ар-Рашидом. Тот, кстати, тоже носил титул “амир ал-муминин”.

Кровли у этого зала не было, и лишь плотный тент в белую и синюю полоску защищал от солнечного зноя. Но Саймон с удовольствием обошелся бы без тента – леденящий холод все еще терзал его, вгрызаясь в кости и плоть, царапая острыми когтями сердце. Он покосился на блюда и кувшины. Жаркое было восхитительным, фрукты в серебряных вазах услаждали взор, но вместо щербетов он предпочел бы увидеть пару обойм “Коммандоса”.