— Ах, Донал, — сказала она, — мне так жаль бедного змея! Но это очень нехорошо, что ты видишь такие сны!
— Почему же, барышня? — немного испугавшись, спросил Донал.
— Это очень несправедливо с твоей стороны, — ответила она. — Такая прекрасная девушка–рыцарь и вдруг ведёт себя так не по–рыцарски! Я уверена, что если бы девушки и впрямь могли становиться рыцарями, они были бы ничуть не хуже мужчин.
— Я в этом и не сомневаюсь, барышня, Вы не думайте! — воскликнул Донал. — Только ведь сны — штука глупая, бессмысленная; разве я мог что–нибудь с ним поделать? Как увидел, так и рассказал.
— Ладно, ладно, Донал, — строгим и высокомерным голосом вмешался мистер Склейтер. Оказывается, он почти всё это время стоял за спиной нашего поэта, о чём тот даже не подозревал. — Вы уже и так достаточно позабавили наших дам своими романтическими сказками. Видите ли, дорогой мой юноша, такие истории прекрасно годятся для того, чтобы рассказывать их у камелька на кухне, в деревне или на ферме, но для гостиной они, право не подходят. И потом, наши дамы почти ничего не поняли; они не привыкли к такому сильному шотландскому выговору. Пойдёмте со мной, я покажу Вам кое–что интересное.
Ему казалось, что Донал утомляет гостей и к тому же мешает Гибби поближе с ними познакомиться, а ведь они были приглашены именно для этого.
Донал поднялся.
— Вы так полагаете, сэр? А я–то думал, что все мы живём всё в той же старой доброй Шотландии — и не только на Глашгаре, но и здесь, в городе. Но, может статься, мой учебник по географии немного устарел… Вы ведь всё поняли, мэм? — спросил он, поворачиваясь к Джиневре.
— До единого слова, Донал, — ответила она.
Разом успокоившись, Донал последовал за хозяином дома.
Теперь на его место уселся Гибби и тут же начал обучать Джиневру алфавиту глухонемых. Другим девочкам он показался гораздо более интересным, чем Донал, — прежде всего, потому что не мог разговаривать (уж лучше вообще молчать, чем говорить с таким жутким деревенским акцентом!) - и гораздо более забавным (хотя не таким забавным, как нелепое платье его товарища). И потом, у него такое романтическое прошлое! И к тому же, он баронет!
Через несколько минут Джиневра усвоила все буквы, и они с Гибби начали оживлённо разговаривать, чего раньше никогда не было. Правда, пока беседа получалась довольно медленной и утомительной. Говорили они, по большей части, про Донала. Но тут миссис Склейтер открыла рояль и позвала всех к инструменту. Она сыграла что–то сложное и бравурное, а потом спела изящную арию на итальянском языке, которая невежественному Доналу показалась отменным образцом кошачьей музыки. Затем она попросила мисс Кимбл сыграть и спеть им что–нибудь. Та отказалась, правда, ни слова не сказав о том, что у неё нет ни слуха, ни любви к подобным развлечениям, но добавила, что мисс Гэлбрайт, вероятно, не откажется спеть.
— Ну хотя бы разок, дорогая, для такого случая! — сказала она. — Спойте нам ту милую шотландскую песенку, которую Вы время от времени напеваете.
Джиневра поднялась и робко, но спокойно подошла к роялю и спела стихи, специально написанные на старую и простую шотландскую мелодию:
Что такое со мной, не знаю.
Стылый ветер со всех сторон,
Где была, тотчас забываю,
И в ушах только крик ворон.
Как кручина мне застит очи
Не глядела б на белый свет!
И молиться уже нет мочи,
И в груди больше сердца нет.
Оно в чёрной лежит могиле,
Там, на кладбище за рекой.
Он, навеки ушёл, мой милый,
Моё сердце забрал с собой.
Обрядили милого Вилли,
Унесли навек, навсегда,
И в сырую землю зарыли,
Как зерно, что не даст плода.
Вместо радости — хлеб печали,
Вместо пламени — мёртвый прах.
Он ушёл с улыбкой прощальной,
С поцелуем моим на устах.
Моё сердце в землю зарыто,
Но недолго осталось ждать:
Под зелёным холмом могильным
Буду я рядом с ним лежать.
Пролетайте, годы седые.
Мне краса моя ни к чему.
На широких крыльях орлиных
Заберите меня к нему.
Мой любимый и ждёт, и верит,
Что мы встретимся с ним опять.
Верно, встретит меня у двери
Что ж мне плакать и горевать?
Ни к чему печальные речи.
Лучше в сердце храня любовь,
Я отправлюсь к нему навстречу,
Чтоб скорее свидеться вновь.
Когда она закончила и обернулась, то увидела, что за её стулом нестройным полумесяцем стоят священник, бывший пастух и немой баронет.
Из этих четверых трое знали, что стихи принадлежат перу Донала. Пусть читатель сам решит, кем ощущал себя наш поэт, возвращаясь домой, — неуклюжим деревенским парнем в синем сюртуке и бумазейных штанах или крылатым гением поэзии. В любом случае, он чувствовал себя достаточно вознаграждённым для одного вечера и, вернувшись, смог снова приняться за книжки. Кроме того, когда гостей позвали к ужину, Донал вдруг сообразил, что в этом доме его принимают не настолько радушно, чтобы он смело мог пройти со всеми к столу, да и оказывая гостеприимство мистеру Склейтеру, его мать не ожидала от него взамен ничего подобного! Когда все отправились ужинать, Донал намеренно пошёл последним, спускаясь с лестницы в одиночку позади перешёптывающихся девочек, и, когда они свернули в столовую, потихоньку выскользнул на улицу и побежал к себе домой, назад к мебельной лавке и своим учебникам.
Когда пришло время прощаться, Гибби решил проводить дам до пансиона. Наконец–то он узнал, где найти Джиневру!
Глава 47
Урок мудрости
Прислушавшись к просьбе своей жены, мистер Склейтер сделал всё, чтобы показать сэру Гилберту, как неразумно с его стороны полагать, что он способен поступать в соответствии со словами нашего Господа. Хотя, наверное, сам он пришёл бы в ужас, если бы прочёл подобное описание своей попытки, тем не менее, суть её сводилась к следующему: не стоит понапрасну тратить свои силы, стараясь соблюдать Божьи заповеди, потому что это невозможно. Он сам, будучи священником, знает, что любые попытки это сделать будут тщетными, и поэтому никогда никого к этому не призывал. Он разъяснил Гибби (и по большей части, вполне справедливо), как трудно бывает верно истолковывать слова Господа и как часто люди допускают в этом грубые ошибки, но так и не раскрыл перед ним ни духа, ни жизни, заключённых в этих словах. Он доказывал, что Христос говорил в переносном смысле гораздо чаще, чем это может показаться на первый взгляд; но почему–то в его толковании смысл любого образа всегда оказывался меньше и незначительнее самого образа, а сравнения и притчи были прекраснее и величественнее, чем те истины, на которые они указывали. Всё время, пока мистер Склейтер читал своему подопечному это нравоучение, в его голосе звучала нотка упрёка и обличения, и Гибби не заметил в его речи ни одной искры любви и восхищения Господом, ни одного признака того, что для этого так называемого Божьего служителя Христос и вправду был прибежищем и утешением; что Он, Радость Отцовского сердца, живое Блаженство всей вселенной, хоть что–нибудь значил для души сотворённого Им человека, который к тому же взялся проповедовать Его Благую весть, едва зная о Нём что–либо кроме Его имени; что жизнь Божьего Сына была для него не только мыльной водой для пускания богословских пузырей через трубку своих личных догадок и соображений. Суть нотации мистера Склейтера сводилась к тому, чтобы заглушить в своём подопечном все подлинные стремления познавать Бога через послушание и свести на нет всю его страсть по истинному Благу.