13 1/2 жизней капитана по имени Синий Медведь - читать онлайн книгу. Автор: Вальтер Моэрс cтр.№ 27

В свободное время жители 2364-го измерения ходят в ковровые музеи. Там весь пол застлан первобытными коврами из допотопных материалов, с примитивными рисунками, покрытыми таинственными рунами на древнем магическом языке, а также представлены античные экспонаты, вытертые от вечного топтания по ним настолько, что через них можно свободно смотреть вниз, в пустоту. Современные художники находятся в постоянном поиске нового цвета и форм, поэтому существуют ковры не только квадратные и прямоугольные, но и круглые, треугольные, в форме звезды и с волнистым краем, а также невероятно большие, и еще с таким длинным ворсом, что сквозь него приходится пробираться, как по полю колосящейся ржи.

Каждый житель 2364-го измерения до конца дней работает над своим ковром жизни — это нечто вроде дневника, развлечения на старости лет и похоронного ритуала одновременно. На протяжении всей жизни каждый запечатлевает на своем ковре даты и события, переживания и мысли, которые кажутся ему наиболее значительными. Потом, когда они умирают, их заворачивают в эти самые ковры жизни и бросают в черную пространственную дыру, что мне лично, учитывая тот страх, который жители 2364-го измерения испытывают перед пространственными дырами при жизни, кажется просто кощунственным.

Кверт ужасно расстраивался, что не может больше работать над своим ковром жизни.

Сардины в масле. Питание учеников в Ночной школе происходило следующим образом. Сам профессор Филинчик вообще ничего не ел, во всяком случае, так нам казалось. Ходили слухи, что он питается исключительно тьмой. Для всех остальных, не считая Кверта, имелись сардины в масле. Поскольку профессор был равнодушен к еде, то и учеников не баловал разносолами. «Мне все равно, чем вас кормить, лишь бы это было одно и то же», — говаривал он. Идеальным продуктом, с его точки зрения, был тот, что обладал наибольшим сроком хранения, был достаточно прост в приготовлении, питателен и занимал не очень много места в кладовке. Всем этим требованиям как нельзя лучше отвечали рыбные консервы. Нам пришлось проявлять немалую изобретательность и пускаться на всевозможные хитрости, чтобы разнообразить свой стол, придумывая новые оригинальные блюда из сардин в масле. А пили мы только родниковую воду, которой в Темных горах было предостаточно.

Как я уже говорил, в школе не было ни домашних заданий, ни экзаменов — словом, ничего, чтобы заставить нас слушать или уж тем более запоминать услышанное. Но все же я постепенно стал замечать, что умнею, и было видно, что с остальными происходит то же самое.

Теперь после занятий мы уже не слонялись без дела по классу, а обсуждали вопросы, только вскользь затронутые профессором на уроке, изо всех сил стараясь самостоятельно докопаться до сути. Дискуссии эти с каждым днем словно по лесенке поднимались на все более высокий уровень; сначала мы пытались решить примитивные математические задачки или спорили о правилах правописания, потом самостоятельно составляли алгоритмы и расшифровывали древнезамонианские иероглифические письмена. А спустя несколько месяцев мы уже грызли гранит трудов Ману Кантимеля, основателя учения граландской демонологии, и не только смогли полностью опровергнуть его главные тезисы, но и доказали, что он откровенно списал их с яхольских манускриптов одиннадцатого столетия. Когда Фреда не сидела у меня на спине и не буравила мою голову всевозможными письменными принадлежностями (теперь ее больше всего интересовали мои ноздри), мы собирались в столовой и спорили о дальнезамонианской ксеноплексии, то есть изменении молекулярного строения крыльев эльфов под воздействием электромагнитного излучения.

Философский диспут. Дискуссии между Фредой, Квертом и мной выглядели примерно так.

Я: Я сейчас изучаю основы южнозамонианского хаммитизма.

Кверт: А, того философского учения, которое утверждает, что добраться до сути явления можно, только отбросив излишние сантименты и называя вещи своими именами?

Я: Именно.

Кверт: Любопытная теория, нечего сказать. Если следовать ей, получается, что для любого познания необходима изрядная доля цинизма, да еще солдафонская прямолинейность в придачу.

Фреда:

Подумаешь, нашел чем заниматься. Да будет тебе известно, эту теорию придумали первобытные варвары. Разве не знаете: основоположник этого вашего хаммитизма жил на болоте и ото всех оппонентов отбивался дубиной. Предлагаю заняться чем-нибудь действительно стоящим. Как насчет астрономии? Я, например, недавно пришла к выводу, что Вселенная не расширяется и не сужается — она пульсирует.

Кверт: Скажите пожалуйста! Эта теория уже давным-давно описана как пространственная модель с коэффициентом кривизны К=+1, у которой фазы расширения и сужения чередуются между собой.

Я: А вот и нет. Я не согласен!

И так далее в том же духе.

Солидное образование. Со временем я стал невероятно начитанным, хотя во всей академии не было ни единой книги. Стоило только профессору вскользь упомянуть на лекции эпическое произведение Хильдегунста Сказителя под названием «Венец циклопа», и спустя несколько часов я уже цитировал его наизусть от начала и до конца, знал имена всех древнезамонианских богов и, кроме того, без труда самостоятельно сочинял вполне приличные гекзаметры. А если Филинчик читал на лекции отрывок из четырехтомного (каждый том по тысяче страниц) романа Йохана Цафриттера «Черный кит», повествующего об охоте на тираннокита Рекса, я вскоре не только помнил чуть не наизусть содержание всей книги, но и знал, как затаскивают тушу кита из моря на судно, а потом переправляют на швартовый кнехт и как называется кит на латинском, греческом, исландском, полинезийском и яхольском языках, а именно: cetus, κητοζ, hvalur, piki-nui-nui и trôm.

Боюсь показаться нескромным, но я действительно превратился в ходячую энциклопедию. Я овладел всеми живыми и мертвыми языками, известными к тому времени, да еще всеми замонианскими диалектами, которых, между прочим, более двадцати тысяч.

Я стал знатоком и ценителем замонианского сонета периода барокко, экспертом в области квельтальской воздушной живописи, дульсгардского минезанга и спектрального анализа небесных тел. Я мог рассчитать расширение галактики по пульсации клеток темногорской плесени, аккуратно, пинцетом, вставить на место выскочившую слуховую косточку, определить по останкам древних насекомых их группу крови, сосчитать с закрытыми глазами число вредных бактерий в стакане воды по отклонению массы. Регистр Бленхаймской библиотеки, в которой хранятся все основные труды по замонианскому демонизму, насчитывает, пожалуй, меньшее количество книг, чем было собрано к тому времени у меня в голове. Я не любил математику, но квадратура круга, кубатура эллипса и спрямление всех возможных кривых были для меня детской забавой.