Знамена вверх!
В шеренгах плотно слитых
СА идут,
Спокойны и тверды.
Друзей, Ротфронтом
И реакцией убитых,
Шагают души,
В наши встав ряды.
Свободен путь
Для наших батальонов,
Свободен путь
Для штурмовых колонн!
Глядят на свастику
С надеждой уж мильоны,
День тьму прорвет,
Даст хлеб и волю он.
[19]
Священник кивнул и протянул мне кофе. С благодарностью обхватив обеими ладонями чашку, я вдохнул горько-сладкий аромат.
— Желаете последние два куплета? — осведомился я.
— Нет-нет. — Он улыбнулся. — Все в порядке. Я всегда прошу людей спеть. Приходится соблюдать осторожность, знаете ли. Надо же проверить, с кем имеешь дело. Понимаете? — Он перебросил сигарету в угол рта, прищурился от дыма и вынул блокнот и карандаш.
— Не уверен, что „Хорст Вессель“ поможет, — заметил я. — К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, русские наверняка знали слова не хуже нашего. Некоторых в концлагерях даже силой заставляли учить.
Отец Ладжоло громко отхлебнул кофе, не обратив внимания на мои слова.
— Ну а теперь, — сказал он, — кое-какие детали. Ваше имя.
— Эрик Груэн.
— Номер партийного билета, удостоверения СС, звание, место и дата рождения.
— Вот. — Я протянул листок с записями, которые сделал, изучая досье Груэна в русской комендатуре.
— Спасибо. — Ладжоло пробежал записи глазами. — Есть у вас при себе документы, удостоверяющие личность?
Я протянул ему паспорт Эрика Груэна. Внимательно пролистав его, он сунул и его, и листок в блокнот.
— Пока мне придется подержать все у себя. Ну а теперь объясните, что толкнуло вас обратиться к нам.
— Моя собственная глупость, отец, правда, — ответил я, удрученно нахмурившись. — У меня умерла мать, чуть больше недели назад. Вчера состоялись похороны на Центральном кладбище. Я, конечно, знал, что рискованно показываться в Вене, но мать-то у человека одна, верно? В общем, понадеялся, а может, все обойдется, если не буду лезть людям на глаза. Я даже не был уверен, что меня действительно ищут союзники.
— А приехали вы под своим настоящим именем?
— Ну да, — пожал я плечами. — В конце концов, прошло уже больше пяти лет, и в газетах читаешь о возможности амнистии для… „старых товарищей“.
— Боюсь, что нет. Пока, во всяком случае, нет.
— Но оказалось, меня разыскивают. После похорон меня узнали. Один из слуг моей матери пригрозил мне, что, если я не дам ему определенную сумму денег — абсурдно огромную, — то сообщит властям, где меня найти. Я схитрил, решил потянуть время и поехал обратно в отель, намереваясь съехать оттуда и немедленно вернуться домой, но там меня уже поджидал Международный патруль. С тех пор слоняюсь по Вене, провожу время в барах и кафе. Соваться в какой-то другой отель или пансион боюсь. Вчера вечером зашел в „Ориенталь“, позволил какой-то девице подцепить меня и провел ночь с ней. Я просто не мог придумать, куда мне деваться.
Ладжоло пожал плечами, как бы соглашаясь со мной:
— А где вы жили до сих пор? Я имею в виду, до Вены.
— В Гармиш-Партенкирхене. Местечко тихое, спокойное. Никто там не обращает на меня никакого внимания.
— А вернуться туда можете?
— Нет. Человек, который шантажировал меня, знает, где я живу. Не сомневаюсь, что, не получив денег, он немедленно сообщит союзным властям о моем адресе.
— А та девушка, у которой вы провели ночь, — спросил он, — ей можно доверять?
— Пока я ей плачу, думаю, да.
— А вы ей о себе что-нибудь рассказывали?
— Нет. Ничего.
— Это правильно. Ей известно, что вы пошли ко мне?
— Нет, конечно же, отец! Никто про это не знает.
— Вы сможете переночевать у нее еще одну ночь?
— Да. Я даже уже договорился.
— Отлично, — одобрил он. — Потому что мне потребуются по крайней мере сутки, чтобы организовать ваш побег из Вены. — Это весь ваш багаж? — Он указал на сумку.
— Да. Все остальные вещи в отеле — зайти за ними я не рискую.
— Разумеется, не стоит. — Он вынул изо рта сигарету. — Встретимся здесь завтра днем, часа в четыре. И будьте готовы к отъезду. Наденьте теплую одежду. Купите, если нет. А еще я хочу, чтобы вы до завтрашнего дня сфотографировались. — Священник нацарапал адрес в блокноте и, вырвав листок, протянул мне. — На Элизабет-штрассе, напротив Оперы, есть магазин. Спросите герра Вайера. Зигфрида Вайера. Он наш друг, ему можно доверять безоговорочно. Скажите ему, что вас прислал я. Он знает, что требуется делать. Я записал вам его номер телефона на случай, если вас что-то задержит: „вэ“ двадцать шесть четыреста двадцать пять. Держитесь подальше от вокзалов, телеграфов и почт. Сходите в кино, в театр. Куда-нибудь, где потемнее, где много народу. Сколько у вас денег?
— Хватит, чтобы пока продержаться, — ответил я.
— Отлично. А оружие?
Я заколебался, слегка удивленный таким вопросом от служителя Бога.
— У меня нет.
— Будет совсем худо, если вас арестуют сейчас, — заметил отец Ладжоло, — когда мы запустим весь наш механизм в действие, чтобы вызволить вас из Вены.
Открыв шкаф для церковного облачения, священник снял замок с небольшого сундучка. Внутри лежало несколько пистолетов. Он взял один — красивый маузер, вынул магазин короткими, в желтых никотиновых пятнах пальцами и проверил, заряжен ли, прежде чем протянуть мне.
— Вот, — сказал он. — Возьмите. Но пустите его в ход только в случае крайней необходимости.
— Спасибо, отец, — поблагодарил я.
Ладжоло, подойдя к задней двери ризницы, открыл ее и вышел в узенький переулок, огибавший церковь сбоку, под какими-то строительными лесами.
— Когда придете завтра, — велел он, — не входите через церковь. Пройдите этим проулком. Дверь будет отперта. Войдите, сядьте и ждите.
— Да, отец.
— Ну, до завтра.
38
На следующий день я уехал из Вены. За рулем сидел немец по имени Вальтер Тиммерман. Родился он в Вене, но жил в Пфангштадте. Он работал на американскую армию, доставляя армейскую газету „Звезды и полосы“ в Зальцбург и Вену из типографии в Грисхайме, поэтому его „додж“ — грузовик с парусиновыми бортами — никогда не обыскивала военная полиция ни одной из четырех властей. Возвращаясь в Германию, грузовик вез непроданные экземпляры, чтобы их могли переработать. Среди этих-то газет я и прятался, когда мы пересекали границу оккупационных зон. А остальное время сидел в кабине с Тиммерманом, слушая его болтовню, а поговорить, как он признался, он любит, потому что почти всегда ездит в одиночку, а в дороге, случается, бывает так тоскливо. Меня это вполне устраивало, и я узнал, что Вальтер служил в люфтваффе в Грисхайме, там его застал конец войны, и там же он начал шоферить для янки два года назад.