Служанка в высшем свете - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Роллз cтр.№ 33

Ее день рождения. Нож и вилка со стуком выпали из ее рук.

— Я… нет. Нет, у меня нет дня рождения.

— Ну как это. Конечно же есть. У каждого человека есть…

— Нет! — Она изо всех сил сдерживалась, чтобы голос ее не дрожал. — Пожалуйста. Я терпеть не могу лишней суеты. Пожалуйста, Макс.

— Но…

— Верити, я так понял, что ваш отец был полковником Макса, — вмешался Ричард.

Верити облегченно кивнула. Все было лучше, чем объяснять Максу, почему у нее больше нет дня рождения.

— Наверное, он был достаточно крепким парнем, чтобы держать Макса в узде. Макс всегда говорил, что тот был отличным офицером. Жаль, что я никогда не встречался с ним. Тем более не поблагодарил его за спасение жизни Макса…

— Заткнись, Рикки. — Рычание Макса Верити едва услышала.

Она медленно замерзала изнутри, как будто глубокая рана все расширялась, истекая холодом… виной… гневом… и горьким стыдом, полосовавшим ее, как зазубренный ледяной нож.

Ее отец спас жизнь Макса. А она вначале разрушила, а затем забрала его жизнь. Из-за своего дня рождения. Что-то она ответила сейчас, понятия не имея, что именно. Было достаточно трудно просто контролировать голос, не дать ему дрогнуть, выразить чувства, и она уже не могла слышать собственные слова. От смущения ее щеки побагровели.

Ричард продолжал, как будто ничего не замечая:

— И Макс всегда говорил, что ваш отец мог разбить его наголову, играя в шахматы. Скажите, он научил вас играть?

Внутренне вздрогнув, Верити кивнула.

— Отлично, — сказал Ричард. — В таком случае вы можете сыграть со мной пару партий.

— Я… да, конечно…

Могла ли она играть в шахматы, не вспоминай об отце? Не вспоминая тех ужасных играх сразу после его возвращения, когда он еще прилагал усилия, чтобы держать себя в руках, когда он еще мог смотреть на нее. Просто смотреть. Прежде чем вдруг смел с доски фигуры и ушел прочь.

Она крепко сцепила руки, чтобы не было заметно, что они дрожат. Ричард весело говорил о шахматах, постепенно ее смятение улеглось, и она подняла взгляд.

Горящие глаза Макса пристально смотрели на нее, его лоб перерезала морщина. Его губы были крепко сжаты, словно она вновь разгневала его. Ледяной нож безжалостно повернулся в ране. Если бы он знал, что она сделала, гнев перерос бы в откровенное отвращение.

Через три часа после того, как лег, Макс по-прежнему делал вид, что читает в постели. Некоторое время назад он замер, пытаясь вспомнить название книги. Слова закружились у него перед глазами, когда он, наконец, признал свою ошибку. Он никогда не должен больше целовать ее. Ни в кладовой и, конечно, ни у двери ее спальни три часа назад. Часы на камине пробили, безжалостно поправив его.

Ну что ж! Три с четвертью часа назад! Кто бы считал…

Он считал. Каждую минуту боли и тоски он ощущал с отчаянием, как пожизненное заключение.

Чувство вины не спасало. Он чертовски хорошо сознавал, что она поняла и ответила на его желание.

Сегодня он, наконец, видел реальную Верити. Она хохотала над пустяками. Ела, не заставляя себя, и уже не казалось, что она с трудом глотает каждый кусочек. С болью он понял, что никогда прежде не видел ее полностью счастливой. Сегодня вечером в глазах ее не таилась тень.

Но все тени и страхи мгновенно вернулись от простого упоминания о ее отце. Ей было стыдно.

Скотт не заслужил этого. Он заслужил, чтобы его дочь вспоминала о нем с гордостью, а не со стыдом. Он поговорит с ней завтра, откроет ей глаза, напомнит ей о том, каким человеком был ее отец.

Завтра, завтра…

Так что же он делает у двери между их спальнями, положив руку на дверную ручку?

Она сидела и писала за старым дорожным бюро своего отца. Он улыбнулся, вспомнив, как бессчетное число раз приходил докладывать полковнику Скотту и видел его работающим за ним. Типичное офицерское бюро с выступающей секцией, образующей небольшой письменный стол. Потертая древесина балтийской сосны и тусклая латунь уголков вносили неуместную ноту в роскошь комнаты.

— Верити?

Она обернулась, явственно потрясенная, и уронила перо.

— Ми… Макс?

Вопрос в ее голосе, нежном, наполненном чувствами, беспощадно пронзил его, точно копьем. О черт! Что же теперь он должен был сказать?

Потрясенный, он допустил ошибку.

— Он любил говорить о вас. Знаете ли вы об этом? О том, какая вы красивая. Какая умная. Он так гордился вами. Иногда он читал отрывки из ваших писем. Разве сейчас он не заслуживает от вас лучшего?

Верити отвернулась, побелев.

— Что вы имеете в виду?

— Вы пользуетесь его дорожным бюро. Вы не думаете, что он заслуживает немного большего, чем ваш стыд?

Верити медленно повернулась к нему.

— Вы думаете, мне стыдно за него? — Боль в ее голосе дрожью прошла по его телу. — Вы думаете, я взяла бы его бюро, если бы стыдилась его? Это единственная его вещь, которая у меня осталась. Я его украла.

Впервые он услышал такую горечь в голосе, яд, изливавшийся из глубокой воспаленной раны.

— Украли? Но ведь…

Она прервала его:

— Когда закон говорит «все», имеется в виду именно это: все.

И тут он внезапно понял и увидел, что она дрожит, что ее глаза блестят от невыплаканных слез. Мертвым голосом она продолжила:

— Я даже не знала, что это был за закон. Если бы я… Я могла бы что-то придумать, чтобы скрыть вещи, прежде чем побежать за помощью. Но я не могла поверить, что он мертв… — Ее прерывистое дыхание терзало его. — Боже… какой я была дурочкой… как я могла не поверить… Он вложил пистолет в рот. Вы знаете, что при этом делается с человеком? Когда они пришли… они сказали, что это самоубийство, и стали собирать все… Он носил мамино обручальное кольцо.

— Верити… — прошептал Макс, вновь увидев перед собой испуганного ребенка, глядящего на него из ее загнанных глаз. Он точно знал, что делает с человеком пистолет, из которого выстрелили в рот. Слова застряли в его горле, и он протянул к ней руки.

Она отшатнулась, и его руки опустились. Помертвевший голос продолжал, и его до глубины души пробило ознобом.

— Я умоляла их оставить кольцо… оставить его мне, но они сказали, что будет конфисковано все…все. Тогда я побежала наверх и затолкала все, что могла, в бюро… его книги… его шпагу… его медали. Потом я втащила его в свою спальню и сцарапала шпагой часть буквы W. Когда они пришли, я… я солгала, сказала, что это мое. Я положила наверх мою одежду… — Она вздрогнула. — Они не поверили мне и уже начали его вытаскивать, но тут пришел мировой судья, сэр Джон. И пастор. Я думаю, что они тоже мне не поверили, но заставили этих людей оставить мне хотя бы бюро и его дневник. Все остальное пропало…