— Я знаю! — с нажимом ответила я. — Почему всем обязательно нужно вертеть друг дружкой? Неужели нельзя быть просто людьми?
— Там, где речь идет о мужчинах и женщинах, это, видимо, невозможно, — сказал папа еще с большей издевкой. — Вырастешь — поймешь.
— Нет, не пойму, — отрезала я. — Рассказывай про зеленую шкатулку.
Папа гнул свое, словно не слышал меня.
— В этом-то и беда с твоей матерью, Мидж. Она тоже считала, будто это возможно. Вечно предполагала, будто мы с ней думаем одинаково, и обманывалась. Никогда не знаешь, с какой стороны к ней подступиться — жуть какая здравомыслящая! Общепринятые факты ничего для нее не значат, — а потом она взяла и внушила такие же представления вам с Крисом. Я же тебе говорю, Мидж!..
— Не накручивай сам себя, — потребовала я. — Вроде бы все уже в прошлом. Папа, скажи, тебя заколдовали, чтобы ты не мог ничего сказать о зеленой шкатулке, да?
Похоже, я попала в точку. Он подпрыгнул и сказал:
— Что за… Какая еще зеленая шкатулка?
— Вся в странных зеленых узорах и со страшно сильной штукой внутри, — ответила я. — Раньше принадлежала Энтони Грину. Он ведь умер, да?
— Бедный старина Тони, — сказал папа. — Бедный старина Тони Грин. — Он свесил голову — совсем как я — и уставился на пустую стоянку. — Мы с ним вместе учились в школе, — сказал он. — Каждый день ездили на этом самом поезде в Майнхерст, в школу, я тебе рассказывал? Он всегда был способный, это все говорили. Я-то учился не хуже, но круглого отличника сделали именно из Энтони. Не мог решить, куда податься, — в физику или в философию. По-моему, в результате он решил учиться на археолога, и тут ему вручили зеленую шкатулку и сказали, что это ему положено остаться в Кренбери. А мне положено уехать. А по-моему, это нечестно. Я-то всегда считал — шкатулка должна была достаться мне, ведь я ее ценил, а Тони — нет.
— От чего он умер? — спросила я.
— Откуда я знаю, — ответил папа к моему огромному разочарованию. — Вообще-то меня всегда убеждали, будто он вовсе и не умер — хотя, наверное, все-таки умер, если судить по тому, что сталось с его матерью, Зоей Грин. Когда я той ночью увидел в гостевой комнате у тетушки Марии его призрак, то очень испугался. Призрак заговорил со мной, сказал, шкатулку ищет. Бедный старина Тони. Шкатулки там отродясь не было.
— А вот и была, — сказала я. — Ты ее взял.
— Мидж, клянусь, не брал! — сказал папа. Он злился, значит, считал, будто говорит правду.
— Взял, — сказала я, — но теперь это неважно. Что делает эта шкатулка? Из-за чего ты решил остаться здесь и никому не говорить?
Зря я задала оба вопроса разом. Папа не ответил ни на тот ни на другой — прямо как Крис не отвечал мне, когда я расспрашивала его о призраке. Он сказал:
— Когда встречаешь старую подружку, Мидж, которая, когда ты видел ее в последний раз, была голенастой девчонкой… в общем, сама понимаешь. Вот тебе один ответ, а второй тебе, не сомневаюсь, даст старый Нат Фелпс. А я уже сказал…
Пока он говорил, на парковку с ревом влетел «лендровер», и все лобовое стекло у папиной машины забрызгало грязью и забросало мелкими камешками. «Лендровер» резко затормозил в нескольких ярдах справа от нас. От его фар все кругом внезапно потемнело, по лобовому стеклу сползала грязь, но все равно я различила, что из «лендровера» выскочили Эстер Бейли и Зенобия Бейли. Они замаршировали к папиной машине совсем по-элейновски.
Я тут же открыла свою дверь. И сказала:
— Пойду-ка я.
— Давай-давай, — сказал папа. Голос у него был ужасно нервный, и мне стало его жалко. — Передай Бетти, что я по-прежнему в царстве живых, — добавил он полушепотом.
— Ага, а ты скажи этим, что у тебя опять прихватило живот, — шепнула я в ответ. — Не выдавай меня. Пожалуйста.
— О’кей, — отозвался он.
Я думаю, это было настоящее обещание. То есть надеюсь. Он точно ничего им не сказал, пока я ползла на четвереньках по грязному гравию, прижимаясь к ограде. Но потом — странная мысль! — я подумала, ведь папа теперь зомби и, наверное, боится меня не меньше, чем Зенобии Бейли.
Я слышала, как она открыла водительскую дверь и сказала:
— Грег! В чем дело? Мы с мамой чуть с ума не сошли, когда ты не приехал вовремя!
Папа пробормотал что-то со словом «живот».
Эстер Бейли сказала:
— Если дело только в этом, отец, конечно, подберет ему какое-нибудь лекарство. — По голосу было понятно — у нее прямо гора с плеч свалилась.
Зенобия заворковала:
— Ой, бедненький мой мальчик! Подвинься, я поведу.
Я ползла и ползла вдоль ограды, и колготки, и юбка у меня промокли до нитки. Я была рада, что эти тетки поверили папе. Мне не хотелось подводить его, а если бы они меня увидели, было бы только хуже. Вставать на ноги я не решилась, пока обе машины не уехали. Потом я побежала обратно к дому тетушки Марии, стуча зубами, и проскочила в заднюю дверь. После ухода миссис Ктототам тетушка Мария всегда перебазируется в темную гостиную, поэтому она меня не видела. Мне пришлось переодеться с ног до головы. Даже со свитера и то капало.
— Где тебя угораздило так промокнуть? — спросила мама.
— Бродила по городу, думала, как помочь Крису — ответила я. Напоминать ей я не перестала. — Кстати, папа жив. Я его видела.
— Ах, Мидж, опять ты со своими счастливыми концами! — рассмеялась она. — Ты же понимаешь — даже если он вот сейчас войдет в дверь, ни к чему это не приведет, правда?
Я обдумала ее слова. И ответила:
— Да. Понимаю.
Когда я была маленькая, то воспринимала маму с папой как одного человека — маму-и-папу — или как небо и землю, части одного пейзажа. Теперь я знаю, они — отдельные люди, которые не ладят между собой. Разница между ними в том, что я по-прежнему напоминаю маме про Криса, поскольку от этого может быть толк. Но папе я про Криса даже и заикаться не стала. Он просто оборвал бы меня, а потом разозлился бы и выпихнул из машины.
Мама тоже думала про папу. Она чистила картошку, передвинувшись к сушилке, — пустила меня прополоскать грязные колготки над раковиной. Подняла голову, посмотрела на меня со своим бодрым и храбрым видом и сказала:
— Перед тем как ты родилась, Мидж, я упала с лестницы. Скатилась до самого низа. Я ужасно испугалась, что навредила тебе, закричала, позвала Грега. Он пришел, поглядел и сказал: «Тоже выдумала, с лестницы падать», — и ушел. Я просто ушам своим не поверила. Но ведь он такой, Мидж. Если все идет, как он рассчитывал, — все нормально, а если нет — не желает об этом знать.
— Я понимаю! — воскликнула я. Лишь бы она больше ничего не рассказывала.
А она стала рассказывать. По-моему, ей тоже надо было облегчить душу и забыть о папе. Она задумчиво проговорила: