Черные яйца - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Рыбин, Виктор Беньковский cтр.№ 49

— Огреб.

— Стало быть, насос ты теперь?

— Я отсос, а не насос. Я должен до сих пор.

— Ну, у тебя и долги… А кому должен?

— А, в том числе, и Ихтиандру этому.

— То-то он очень недоволен был, что ему тебя тащить пришлось. Ты его еще и облевал под завязку.

— Я бы их всех облевал. Весь этот шоу-бизнес.

— Слышь, Васька, а что ты там про звезды бормотал? Ну уж очень заумное втюхивал. Сидишь тут, бормочешь. То ли со мной разговариваешь, то ли сам с собой. Ну я тоже поддакиваю. Знаешь, если с пьяными разговаривать, они быстрее в себя приходят. Точно тебе говорю. Я по себе это знаю.

Леков пожал плечами.

— А пес его знает. Я помню что ли. Снилось что-то.

— Ты про бытийную массу все бубнил. А что это такое?

Леков провел пальцами по струнам гитары. Поморщился отчего-то.

— У людей масса есть.

— Открыл Америку, — хмыкнула Маркиза.

— Да нет, не та, которая помидоры давит, если на них жопой сесть. Другая. Вот ты можешь изменить судьбу другого человека?

— Как два пальца, — заржала Маркиза. — Да я, знаешь…

— Нет, ты не врубилась. Вот ты прешь по жизни своим путем, своей траекторией, а траектории других людей, если они поблизости от тебя оказываются, меняются. Или твоя меняется.

— И это все? — разочарованно протянула Маркиза. — А я-то думала… Нет, Васька, мудак ты. Тренькал бы на своей гитаре, а в философию не лез.

— Ты опять не въехала, — Леков сморщился. — Вот взять, к примеру, Ленина. У него бытийная масса была очень большая. Он вон сколько траекторий изменил.

— Ну и к чему ты клонишь?

— К звездам. Они горят лишь благодаря своей массе. Водород сжимается, разогревается, возникает термоядерная реакция. Чем больше масса, тем он сильнее разогревается, тем быстрее выгорает водород, тем ярче горит звезда. И тем короче живет.

— Не сильна я в этих делах! — вдруг рассердилась Маркиза. — Жить надо на полную катушку, а не заморачиваться. Меньше колес надо жрать. Ленин твой, он вон не очень-то мало жил.

— Во-от, — протянул Леков. — Тут-то и суть. В звезде накапливается гелий. Если не хватит массы, то здесь и песец. А если масса большая, то загорается и гелий. Только это уже другой период в жизни звезды. И так далее. Через кризисы. Что ты понимаешь в Ленине?

— Тоже мне историк партии выискался! Стало быть, ты мне хочешь впарить…

— Ага, — сказал Леков и провел ногтем по шестой, басовой струне, издав неприятный скрипущий звук. Он усмехнулся. — Именно. Люди — они как звезды, блин.

— Заколебал ты меня, Васька, со своими водородами-гелиями. Слушай, а ты что уже перед «сейшаком» колес обожрался. Етти твою мать, уж от тебя я такого не ожидала. Хрена лысого ты байду эту дешевую воткнул. Ну «Дроздов» этих долбаных. Я, блин, по «Маяку» в «Рабочий полдень» их чуть ли не каждый день слышу. Слушай, Леков, а может ты ссучился уже, а? Ты, Васька, им можешь не говорить, коль стесняешься. Но мне — старому боевому, так сказать, товарищу скажи: ты часом ИМ не продался?

— Мои дрозды не полевые.

— А какие? — с издевкой спросила Маркиза.

— Да так, — уклончиво сказал Леков. — Слышала, может быть. Поверье такое было у славян старинное. Будто бы души умерших похожи на птиц. Или птицами и являются.

— И что же, ты, Васька птицей намылился заделаться? Воробышком? Или нет, дроздом. А Стадникова твоя как к этому относится? Или на пару по веткам скакать станете — прыг-прыг, чик-чирик?

Леков хмыкнул.

— Ты чего ржешь?

— Тебя птицей представил.

— А какая же я по твоему птица? — Маркиза потянулась.

— Оомимидзуку, — сказал Леков.

— Ча-аво? — не поняла Маркиза.

— Это филин так по-японски называется. Он там поменьше наших и вопит попронзительнее. В зоопарк сходи, посмотри.

— Филин — он мужчина, — мотнула головой Маркиза.

— Ну-ну, — Леков снова извлек из гитары скрежещущий звук. — А на яйцах кто по-твоему сидит. Сова?

— Сова это сова. Филин — это филин. Ты мне мозги не пудри, Леков. Обожрался колес и гонишь. Сиди на яйцах ровно, оомимидзуку. Не, а ты точно уверен насчет этого поверья? Жутко как-то. У меня вон птицы часто на подоконник садятся. И несколько раз даже в дом залетали, представляешь? Последний раз синица была. Я ее в конце концов поймала.

— Вестница смерти, — заметил Леков. — А как ты определила, что это синица? Синица, а не какя-нибудь другая птица?

— Да синяя просто, опухшая, дрожащая. Ну кто же как не синица.

— Точно, — озадаченно протянул Леков. — Видно не просто ей было, птице этой — синице. И так вот и залетела?

— Да вот, не поверишь. Я тут себе сижу, пиццу мастерю, сковородочку уже поставила, водички в нее налила, стою озираюсь — чего бы ее туда бросить? Открытую банку килек в томате нашла. Хорошо, думаю, важный ингридиент. Зашипели они на сковородочке, вдохновили меня. Туда же — черствый хлеб, туда же унылую прядь увядшей петрушки. Туда же — льда из холодильника наковыряла. Там мясо когда-то лежало, лед его запах впитал, пусть отдает. Туда же витамин С, несколько шариков нашла, чтоб цынга мне последние зубы не выела. И только мяса не было в пицце той. Но вкус мяса я бы представила, у меня фантазия богатая.

А тут — хрясь, трах-бам — синица обторчанная влетает. Чуть с ног не сшибла

— Вечно ты Маркиза с твоим morbid fascination.

— С твоей, — поправила Маркиза. — С твоей fascination. А что мне поделать, ежели я по жизни такая, мрачно-завороженная. Пицца-то остыла уже поди.

— Да ладно, холодная сойдет. Тащи.

Маркиза вздохнула и встала с дивана. Протопала на кухню, шаркая стоптаными тапками. Вернулась с маленькой сковородочкой в руках.

— На, жри, — сказала она. — Помни мою доброту. И вилку, кстати, возьми.

— Нуте-с, нуте-с, — бодро сказал Леков, приняв сковородочку. Не вставая, дотянулся, до валявшейся неподалеку вилки. — Слушай, а маловато будет.

— Да что вы, что вы, — хозяйка зарделась. — Скажите тоже. Да вы, кушайте, кушайте.

Ах, ну до чего они были хороши — дрозды по-нормандски. Съедаешь — и не замечаешь. Будто снетки.

Будто снетки! Снеток — это вобла, которая размером не вышла. А вобла там и рядом не лежала. Там иная прельстительница лежала — обитательница проточных вод форель, чье мясо так нежно и тает на языке. А после форели как славно откушать грудку корелевского пингвина по-эквадорски, с соусом «Либертад».

Умница, Маркиза! Нет конца твоей пицце.

— Ты ешь?

— Ем.

— Спасибо.