– Неужто ни разу не согрешили, Софья Романовна? – вдруг спросила мама.
– Почему? Бывало… Но я каялась.
Никто не дотронулся до чашек. Всех будто парализовало. Мысль о том, что сейчас на их глазах душа этой старухи отправится, куда ей предназначено, вызывала мурашки. А старуха мешала чай, задумавшись и унесясь мыслями далеко-далеко…
– Альшоля найди и скажи ему спасибо, – вдруг сказала она, обращаясь к Саньке. – Если бы не он, меня бы никто не увидел. А так я покрасовалась перед уходом… Он славный мальчик. Береги его.
Мама бросила на Саньку странный взгляд – и страх в нем был, и жалость, и внезапное предчувствие чего-то рокового, неизбежного…
И тут раздался звонок в дверь.
– Кто откроет? – спросила старуха, обведя всех взглядом.
– Я! – встала с места Санька.
Она пошла к дверям. За нею гурьбой двинулись остальные: старуха в подвенечном платье и следом, как свита, – мама, Кроша и Захар.
Санька открыла дверь. На пороге стоял маленький мохнатый чертик с кривыми черными рожками и изгибающимся вверху хвостом. Над ним, трепыхая крылышками, плавал в воздухе белоснежный ангелок с золотистыми кудряшками и пухлыми щечками, чем-то похожий на Крошу.
Привидение Софья Романовна прижало руки к груди и бесшумно повалилось в обморок.
Глава 12
Каждое утро из ворот тюрьмы выезжал закрытый фургон с зарешеченными окошками. Он делал разворот на Литейном проспекте и не спеша двигался к новостройкам. В фургоне на низких скамьях сидели, понурившись, двенадцать наголо остриженных мужчин и два милиционера. Это была спецбригада «суточников» – лиц, осужденных за мелкое хулиганство, бродяжничество, порчу государственного имущества, злостное пьянство… Их везли на стройку, чтобы там они смогли искупить свою вину честным трудом. В этой разношерстной компании ехал и Альшоль.
За несколько дней он осунулся и чрезвычайно ослаб. Даже видавшие виды хулиганы, глядя на Альшоля, испытывали жалость и уговаривали начальство оставить старика в покое: не возить на работу. Но милицейский майор был непреклонен.
– Старик симулирует, – говорил он. – Когда от задержания бегал, прыткий был!
На стройке бригада убирала строительный мусор. Альшоль впрягался в носилки: впереди подросток Гоша, любитель телефонных аппаратов, позади – Альшоль. Алкоголик Вася Бушуев, вооружившись совковой лопатой, нагружал носилки.
Работавшие на стройке девушки – штукатуры и плиточницы – жалели осужденных, каждый день приносили им пива в канистре.
Альшоль в первый день тоже попробовал пива и вспомнил его горьковатый вкус. Давным-давно, целую вечность назад, отец поднес ему глиняную кружку с пивом. Это было на хуторе Флюгумири на той самой свадьбе, что так плачевно закончилась. Горечь и запах пива неожиданно воскресили картины свадьбы, пожара, гибели отца и матери.
Альшоль выплюнул пиво, отошел в сторонку.
– Что, не понравилось, дед? – захохотали мужики.
– В Исландии пиво лучше, – сказал Альшоль.
Его товарищи по несчастью уже привыкли к постоянным упоминаниям Исландии, относились к этому добродушно. Ну тронулся старик на Исландии, бывает. Долгими тюремными вечерами, лежа на тесных двухъярусных нарах, они даже просили рассказывать об Исландии. И Альшоль охотно говорил о трётлях, привидениях, скрытных жителях, карликах и карлицах, вызывая смех и шуточки мужиков.
Пока однажды привидение не заявилось в камеру.
Это была девочка лет десяти в ситцевом платье в цветочек, с длинными волнистыми волосами. Она возникла внезапно – только что не было, и вдруг сидит в дальнем углу на нарах и расчесывает гребнем волосы.
Альшоль в это время как раз рассказывал о привидениях, которые приходят к своим губителям. Если загубил чью-то душу – жди привидения, оно явится к тебе немым укором и лишит и сна и покоя…
В камере никто не спал – все слушали Альшоля. Когда появилось привидение, все уставились на него в мертвой тишине, и вдруг один из мужиков, сидевших здесь за то, что разбил витрину магазина, испустил страшный крик и закрыл лицо руками.
– Не надо, не надо! Уйди! Уйди, говорю!.. – закричал он, извиваясь на нарах, будто его поразило электрическим током.
А девочка продолжала молча и плавно расчесывать волосы.
– Это все ты! – Мужик прыгнул на Альшоля с кулаками. – Это ты привел ее сюда! Не хочу! Не могу смотреть!..
Его едва оттащили от Альшоля. А когда оглянулись – привидения уже не было.
После этого случая сокамерники стали относиться к Альшолю с опаской. Больше не расспрашивали про Исландию. А тот, что разбил витрину, проходя мимо, тихо, с угрозой сказал:
– Удавлю!
Днем Альшоль таскал носилки и размышлял: что ж это за планета такая? И стоило ли сюда возвращаться?! Похоже, что за семьсот пятьдесят лет люди стали еще хуже и злее. Умирать, скорее умирать!.. Единственная отрада – Санька. Если бы он остался бессмертным на благословенной Фассии, никогда не довелось бы ему испытать любовь. И Альшоль только крепче сжимал рукоятки носилок, едва поспевая за напарником.
Через неделю Альшоля вызвали в канцелярию тюрьмы.
– Ознакомьтесь и распишитесь, – сказал майор, показывая Альшолю какую-то бумагу.
Альшоль прочитал бумагу. Это было постановление исполкома о направлении гражданина Альшоля в дом для престарелых, в Воронеж.
– Почему Воронеж? Я же просил Исландию… Впрочем, мне все равно, – еле слышным голосом сказал Альшоль и расписался.
Он вернулся в камеру и лег на нары. Если не суждено увидеть Саньку – пускай будет Воронеж. Безразлично, где умирать…
Он почувствовал жар и впал в забытье. Альшолю мерещились цветущие луга Фассии, по которым он гулял вместе со страусом Уэлби и Санькой: Санька ехала верхом на страусе, а Альшоль шагал рядом, показывая ей долины и горы чудесной планеты. А потом из облака мягко упал на них теплый дождь Билинда, и они вместе запели песню…
Как вдруг в долине все изменилось. Исчезли и цветы, и травы. Теперь Альшоль с Санькой шли по твердой застывшей лаве среди базальтовых скал, которые вдруг стали шевелиться, превращаясь в могучих трётлей. Хоровод привидений окружил Саньку и Альшоля, из нор выползли скрытники, изрыгая ругательства…
Альшоль почувствовал, что умирает. Все исчезло перед глазами, опустилась черная горячая ночь…
А когда он открыл глаза – не было ни тюремной камеры, ни нар, ни товарищей по несчастью. Альшоль лежал в больничной палате с зарешеченными окнами. Рядом на койке валялся подросток Гоша.
– Оклемался? – спросил тот, увидев, что Альшоль открыл глаза. – Ну, ты навел шороху, дед! – У Гоши под глазом сиял фонарь, рука была забинтована.
Альшоль понял, что не умер. Ему стало скучно.