Око за око - читать онлайн книгу. Автор: Марина Александрова cтр.№ 19

Но, как говорится, вода камень точит. В конце концов и Ярыш научился польскому. После этого и жить на чужой стороне стало ему вдвое легче прежнего.

Побывали друзья и в Лодзи, и в других городах и селениях, а теперь вот въезжали в Брагин. В очередной раз Ярославу предстояло привыкать к новым людям, новой жизни, которая опять будет такой непривычной и непохожей на прежнюю…

Мысли сами собой перенесли его в город, где он родился и вырос, и Евсеев вновь ощутил тоску по Угличу и непреодолимое желание туда вернуться. До сих пор не мог забыть он того беззаботного времени, когда он жил под родным кровом и время от времени дурачился вместе с Димкой. А еще пришло ему в голову, что в Угличе наверняка про него уже все забыли. Зато как обрадовался бы Димка, появись Ярыш сейчас на пороге!

Искренняя благодарность своему другу постепенно сменилась горьким сожалением о том, что в родном городе у него остались не только друзья, но и враги, и сердце Ярослава постепенно наполнялось ядом ненависти. Вот бы сейчас оказаться в Угличе! Уж тогда бы он не растерялся…

«Я вернусь, обязательно вернусь в Углич», — в очередной раз сам себе пообещал Ярослав, хотя он прекрасно понимал, что сейчас не время отправляться в Углич — не голодранцем хотел Ярыш встретить единственного близкого человека, а потому он попытался болью отогнать тяжкие мысли. Евсеев поднял взгляд прямо на солнце — и действительно яркий блеск обжег глаза, на миг перед ними поплыли черные круги…

Все тяжкие думы Евсеева так бы и улетучились, если бы нечаянно он не опустил взор на свою руку. На еле уловимое мгновение вспыхнул добытый перстенек яркой багряной искоркой и погас, словно ничего и не было. Но на этот раз Ярослав не усомнился в том, что увидел: он уже давно знал, что перстенек не так прост, как кажется, и время от времени самоцвет выкидывает что-нибудь разэдакое.

Однако не по душе Ярославу были эти странности — ведь никто, кроме него, ничего особенного за перстеньком не замечал, и после очередного дива на Евсеева нападало редкой силы чувство ужаса.

— Ярыш, ты чего такой бледный? — вдруг раздался обеспокоенный Гришкин голос.

— Не, ничего, — успокоил Евсеев друга, а у самого так мурашки по спине и бегали, и только когда въехали в город, Ярославу полегчало.

Сравнивая Брагин с Угличем, Евсеев диву давался, как же не похож этот незнакомец на родной, милый его сердцу город.

В Угличе всегда ощущалась свобода, какой-то простор души.

Узкие улочки Брагина, заполоненные людьми, вызывали у Ярослава чувство духоты. Люди здесь постоянно сновали туда-сюда, каждый был занят своим делом, непременно кажущимся ему самым главным, и вся эта сутолока поначалу просто огорошила Ярослава.

Несмотря на то что Евсееву многое пришлось испытать с тех пор, как он покинул родной дом, все это время он не расставался с вольной жизнью и, даже находясь в подчинении, обладал той долей свободы, которая была ему необходима как воздух.

Теперь же, глядя на маленькие домики Брагина, казавшиеся сделанными не человеческими руками, а стараниями каких-то маленьких сказочных существ, Ярослав уже сейчас ощущал, как же ему будет неуютно среди всего этого шума, гама и тесноты. А кроме того, ему еще предстояло служить какому-нибудь лысому пану.

Углич больше всего поражал обилием великолепных церквей и церквушек, колокола каждой из которых по утру начинали трезвонить на свой лад, создавая тот неповторимый звук, от которого у Ярослава всегда замирало сердце. В Брагине, даже при всем желании, едва можно было насчитать церквей в пять раз меньше.

Даже те, которые были высокие, острыми шпилями уходящие в небо, несмотря на всю их своеобразную красоту, не вызывали у Ярыша никаких трепетных чувств. Кроме того, к огромному разочарованию Евсеева, здесь нельзя было услышать колокольного звона. Эта новость, можно сказать, убила Ярослава, и он понял, что Брагин ему решительно не нравится.

Зато Гришка чувствовал себя здесь как рыба в воде. Его ничто не смущало и не пугало. Казалось, он был рожден для этой суматошной городской жизни, для вечной борьбы за свое место под солнцем. Если поначалу Ярослав с недоверием относился к задумке Отрепьева, решив к нему присоединиться по большей части из-за того, что ему до смерти надоело казачить, то теперь, глядя на то, с какой легкостью Гришка ориентируется в совсем незнакомом ему городе, он наконец-то искренне поверил в Гришку.

Впервые проезжая по непривычным улицам, оглядывая незнакомых людей, Евсеев понял и еще одну простую вещь. Все, что предложил Отрепьев, это не его, Ярослава, судьба, все это — Гришкино поле, и вспахивать его тоже предстоит Гришке, и урожай с него тоже снимет Отрепьев.

Может быть, Ярослав сейчас бы развернулся и, будь что будет, отправился куда глаза глядят, а глядели они в Россию. Однако ему пришлось отказаться от этой мысли — Евсеев был скован по рукам и ногам когда-то данным Гришке словом. Да и, в конце концов, нужно же как-то обустраивать свою жизнь, а если Гришкин план удастся, у него будет возможность вернуться в Углич с гордо поднятой головой.

— Ты чего такой кислый? — удивился Гришка — лицо задумавшегося Ярослава приняло довольно странное выражение.

— Не, ничего, — соврал Ярыш, — не мог же он поделиться с другом своими невеселыми мыслями, и напустил на себя обычный невозмутимый вид.

— Ну и чудненько, — потирая руки, сказал Гришка. — Чует мое сердце, что в этом городе у нас что-то получится.

Не дожидаясь, что же ответит Ярослав, Григорий снова заговорил, но на этот раз обращаясь вовсе не к другу.

— Эх, гнедой, — потрепав по холке, словно человека, сказал он своему коню, — сколько же мы с тобой всего повидали, что всего и не вспомнить. Только придется мне все-таки с тобой расстаться. — И, обращаясь вновь к Евсееву, сказал: — Да, Ярыш, придется продать наших любимцев — слишком странные мы будем слуги на конях.

Ярыш понял, почему Григорий заговорил об этом только сейчас — они приближались к большой базарной площади. Гришка смело направил коня в сторону площади, и спустя какое-то мгновение Ярослава захлестнула волна неугомонно-шумной базарной жизни.

Пока Евсеев с Отрепьевым осматривали город, солнце поднялось уже высоко, час был не такой ранний, и торговля была в самом разгаре. Хотя оба друга достигли самой окраины площади, на них отовсюду обрушились крики торговцев, на все лады расхваливающих свой товар и чего только не предлагавших!

Мешки, корзины, кульки, склянки, узелки с самым разнообразным содержимым всех возможных форм и размеров лежали, стояли, висели на шеях торговцев, и каждый из них непременно вызывал чей-нибудь рьяный интерес.

Где-то разбивали крынку с молоком, и вместе с ним на улицу выплескивалась чья-то громкая, отчаянная брань: начинали ругаться лишившийся этого самого молока и с ног до головы им облитый. Кто-то разливал масло, и тогда весенняя площадь, ставшая по-зимнему скользкой, превращалась в нечто невообразимое. Поскользнувшись, сначала падал один человек, затем другой, третий, падали друг на друга и валили тех, кто поначалу прочно стоял на ногах, при этом содержимое их корзин рассыпалось в разные стороны.